Институт языкознания открывает цикл интервью, посвящённых истории Института. Сотрудники вспоминают о своей работе в Институте, научных и человеческих отношениях в коллективе. В первом интервью из цикла, записанном в 2018 году, Елена Шуванникова побеседовала с директором Института языкознания Андреем Александровичем Кибриком.
В нашем институте всегда была установка на то, что научные сотрудники сами, лучше чем кто ни было, знают, чем им нужно заниматься. <...> Мне не пришлось перестраиваться под какие-то имевшиеся научные направления. Требований жестко следовать канонам какой-то фиксированной научной школы в Институте никогда не было, и я думаю, что это очень правильно.
Интервью с сотрудниками — часть проекта, посвящённого наступающему в 2020 году юбилею Института языкознания.
Текст интервью
Е. Ш.: Андрей Александрович, здравствуйте! Мы рады, что Вы нам смогли уделить сегодня время. У нас в следующем году планируется празднование юбилея института. Это очень знаковое для нас событие, для нашего института, и мы хотели бы по случаю этого...
А. А. Кибрик: В после-следующем году, в 20-м.
Е. Ш.: В после-следующем? ...И мы хотели бы взять у Вас небольшое интервью и попросить Вас рассказать немного о Вашей деятельности в Институте языкознания. Скажите, пожалуйста, когда Вы начали работать здесь, в Институте языкознания, как много лет назад?
А. А. Кибрик: Я поступил в аспирантуру в [19]84-м году после того, как я закончил Московский университет, но надо сказать, что я был знаком с институтом и до этого, поскольку здесь работала моя мама [Антонина Ивановна Коваль], и я бывал здесь еще школьником. И я помню еще старое здание института, которое находилось неподалеку... ну, за зданием Пушкинского Музея, скажем так, и кажется года до 78-го или 79-го там Институт располагался. Это было такое длинное двухэтажное вытянутое здание, которое... раньше это было здание конюшен некой дворянской усадьбы, находящейся по соседству. Там располагался Институт языкознания, а потом его перевели вот в это здание, где он с тех пор и находится. Я поступил в аспирантуру в 84-ом году. Моим руководителем была Виктория Николаевна Ярцева, которая в то время заведовала германским сектором и группой «Языки мира». Собственно мое знакомство с Ярцевой и поступление в аспирантуру к ней было связано с этим проектом «Языки мира», который начался в середине 70-х годов. Это была идея Виктории Николаевны — по некоторому универсальному, типологически ориентированному формату описывать различные языки. И группа лингвистов нашего Института, в первую очередь, это были Виктор Алексеевич Виноградов и Виктор Яковлевич Порхомовский, подготовили такую типологически ориентированную схему. А оперативное руководство группой «Языки мира» осуществляла Марина Андреевна Журинская, и, когда я учился в МГУ, она у нас вела такой спецкурс по этой теме. Вот там впервые мы с ней познакомились, ей захотелось меня как-то пристроить в Институт, хотя я был, как я уже сказал, еще... даже в детские годы знаком с Институтом, но это была именно идея Марины Андреевны Журинской, то есть никаких таких больше ни у кого идей не возникало. Она рассказала об этом Ярцевой, Ярцева поддержала эту идею, пригласила меня на аудиенцию, и я поступил в аспирантуру, и как в то время это и было, в течение трех лет был аспирантом при группе «Языки мира», а после того, как я закончил аспирантуру в начале 88-го года, кажется в январе или, может быть, в феврале защитил диссертацию кандидатскую и был взят в институт — в начале на должность лаборанта, а затем младшего научного сотрудника. Ну и вот с тех пор, в течение всех этих лет, вот здесь работаю, весь период работы в лингвистике связан с институтом.
Е. Ш.: Это получается уже с 1984-ого года, в следующем году будет... 15? 30? 30 лет?
А. А. Кибрик: Ну, тридцать лет было, если считать с 1984-ого года, было в 2014-м, а сейчас уже будет 35 лет.
Е. Ш.: А, 35 лет.Скажите, каким Вы помните институт в те годы? Вот 84-ый год, еще... уже новое здание, вот это здание, где мы сейчас. Каким он был?
А. А. Кибрик: Ну, в то время была такая очень большая дистанция власти, как это говорят. Дирекция — это было что-то очень удаленное от обычных сотрудников, и даже войти вот в приемную, где сидел секретарь директора, ну это требовало некоторого, так сказать, преодоления себя, во всяком случае для сотрудников младшего поколения, — и, в общем, почти никогда сюда не ходили. Ну это была такая для советских времен достаточно стандартная ситуация. Руководители — это были такие небожители, до которых дотянуться было не так легко. Они могли тебя вызвать, и вот, в этом случае, конечно, сотрудники сюда приходили, но это бывало крайне редко и всегда по какому-нибудь нехорошему поводу. По хорошей причине такого не происходило. Ну, потом в последующие годы, как и в целом в стране, произошла такая кардинальная демократизация, и даже сейчас, наверное, трудно себе представить, что сотрудник не может спокойно войти в приемную, канцелярию дирекции, но это было именно так. В то время директором был Георгий Владимирович Степанов, известный романист, человек с такой достаточно богатой биографией, он в свое время участвовал в войне в Испании в 30-ые годы, ну вообще был такой человек достаточно известный и достаточно величественный, и один раз я с ним говорил, он как-то так по-отечески, так сказать, как-то меня поддержал как нового аспиранта, но контактов, в общем, других не было.
С Ярцевой тоже дистанция была очень большая, вроде бы. У нее был кабинет вот там, где сейчас бухгалтерия, по-моему, там две такие комнаты есть, одна — это касса, а вторая комната, соседняя с ней, и вот по-моему они тогда были объединены, и это был ее кабинет, если я правильно помню. И она там подолгу заседала со своими коллегами по германскому сектору. И я помню, что иногда мне нужно было к ней попасть, что-то подписать, и это могло вылиться в ожидание в течение всего дня. Вот если она сидела и обсуждала что-то со своей коллегой Натальей Николаевной Семенюк, то самое большее, что я мог тогда сделать, это, так сказать, приоткрыть маленькую щелочку, заглянуть туда, убедиться в том, что они еще не закончили, и ждать, пока она освободится. В то время прерывать разговор вышестоящего начальства было невозможно, и в общем это было довольно тяжело, масса времени уходило на такое ожидание под дверью, и важно было все время быть на чеку, потому что, если кто-то успеет туда проскочить раньше тебя, то соответственно ты опять оказываешься последним в очереди. Но при этом Виктория Николаевна все-таки была, я бы сказал, «близка к народу», то есть она любила общаться. У нас с ней было огромное расстояние в возрасте — ну она была, скажем так, ровесница моей бабушки, то есть я, безусловно, для нее был просто младенец. Но она любила поговорить, Виктория Николаевна любила поговорить, я думаю, со всеми любила, но и со мной, в частности, тоже. Ей нравилось рассказывать, у нее была очень длинная, богатая биография, она до войны работала в Ленинграде, потом она в какой-то момент перебралась в Москву, но у нее было особенно много воспоминаний вот об этом ленинградском периоде, о молодости. И она любила рассказывать истории. Вот, и когда ей хотелось рассказать историю, здесь приходилось этому просто соответствовать — вот я должен был выслушивать ее монологи столько, сколько было необходимо с ее точки зрения, иногда много часов подряд. Иногда она вызывала домой, я ездил к ней домой, сейчас это место называется Песчаная улица, в районе метро «Сокол», тогда эта улица называлась Георгиу-Деж, вот там была у нее квартира, и там такие аудиенции проходили длительные.
Я в то время начал интересоваться активно языками Северной Америки, американских индейцев, и у нее был в жизни эпизод, когда она тоже столкнулась с этими языками. В 30-ые годы, еще в духе такого какого-то «интернационала» коммунистического или чего-то такого приезжал в Ленинград такой американский лингвист, одновременно носитель языка сахаптин по имени Арчи Финней, ну он является таким известным персонажем в истории американской лингвистики. В те годы очень редко носители языков, индейцы становились самостоятельными лингвистами. Это был один из редких случаев, и он таким действительно был. И вот его, как представителя угнетенных народов в мире капитализма, каким-то образом пригласили в Советский Союз. Он приезжал и некоторое время жил в Ленинграде, и Виктории Николаевне руководство поручило вот позаниматься с ним его языком, и она с ним работала как с информантом. Она об этом любила рассказывать, и вот эти рассказы, как и другие, они были всегда очень подробными. Ну, и мне, в то время очень молодому человеку, к сожалению, хотелось свернуть вот эти разговоры максимально и поскорее уйти и начать заниматься какими-то своими делами, которые казались срочными и актуальными, но по прошествии времени, конечно, как это обычно и бывает, я несколько жалею, что я никак это не фиксировал, не конспектировал, не записывал на диктофон, хотя диктофонов тогда не было, но какие-то средства аудиофиксации были. Ну вот это всё ушло, остались только очень обрывочные воспоминания, а, конечно, знаний исторических о том, как развивалась наша наука лингвистическая, у нее было очень много, и жалко, что это не сохранено ни в каком систематическом виде.
Е. Ш.: Спасибо. Что Вы можете рассказать о традициях института, о научной школе? Частично Вы уже затронули этот вопрос, но, может быть, что-то еще могли бы добавить о научной школе, в рамках которой Вы начали тогда вести и продолжаете до сих пор Вашу научную деятельность?
А. А. Кибрик: Ну, я должен сказать, что для нашего Института характерно всегда было очень такое свободное и либеральное отношение к направлениям деятельности, и это в какой-то степени зависело от общей обстановки, от общей научной политики — в советское время одна, в постсоветское другая, но, в целом, всегда была установка на то, что научные сотрудники сами лучше, чем кто бы то ни было, знают, чем им нужно заниматься. И общие темы отделов, каких-то других подразделений, они скорее слепливались из интересов конкретных сотрудников...
(Шум снаружи.) Да, у нас проходит ремонт и снаружи пилят металл, наверное, в какой-то степени это будет слышно на записи, но с этим уже нечего не поделаешь. Этот ремонт очень непросто было организовать. Внезапно в июне появились деньги небольшие на такой, косметический ремонт здания, и поскольку у нас здание — памятник архитектуры, для того, чтобы эти деньги освоить, нужно огромное количество согласований. И вот удалось эти согласования закончить к тому моменту, когда еще не начались серьезные морозы. Поэтому сейчас мы не можем терять ни одного дня и максимально быстро стараемся этот ремонт продвинуть, чтобы закончить его до зимы. Вот, это такое лирическое отступление по поводу событий сегодняшнего дня.
Да, значит, в целом, мне кажется, что всегда была такая установка, что каждый научный сотрудник является самостоятельным исследователем и самостоятельной научной единицей, и слишком плотно руководить тем, чем ему следует заниматься, не следует. Поэтому обстановка академической свободы в общем очень характерна для Института, и я думаю, что это правильно. Есть, конечно, и обратная идеология, когда формируется некий научный проект с определенными обязательствами что-то сделать в течение какого-то времени, и в этом случае уже руководитель такого проекта обязан, так сказать, требовать от участников, что нужно сделать именно это, а не что-то другое, в такие-то сроки. В какой-то степени это тоже представлено и, в частности, проект «Языки мира» таков, в течение многих лет, но все-таки большинство сотрудников Института работают самостоятельно по своей собственной научной программе, и по большому счету это правильно. В общем-то, в какой-то мере это всегда так было, и, когда я начинал здесь работать, мне тоже... у меня были определенные обязанности, связанные с «Языками мира», но то, что касается моей индивидуальной научной работы, здесь с самого начала я имел возможность выбирать сам, что я хочу делать, и тему диссертации в том числе я выбирал сам. Виктория Николаевна была таким руководителем, который не занимался таким повседневным плотным руководством. Ну, видимо, она поняла, что я в состоянии сформулировать тему и сам дойти до результата, поэтому она очень изредка и слегка контролировала происходящее, просто убеждалась, что события как-то развиваются, но детальным руководством, безусловно, не занималась... Значит, Ваш вопрос был о том... да, какие школы.
Ну, я являюсь выпускником отделения теоретической, тогда структурной, и прикладной лингвистики филфака Московского университета, и мои научные установки скорее определяются этим, а не включением в какую-то школу, имевшуюся в Институте языкознания. Вот я пришел сюда, будучи сформированным тем отделением, которое было в то время лидером, так сказать, в области лингвистического образования, и я думаю, остается им и сейчас. И мне не пришлось, так сказать, «перестраиваться» под какие-то имевшиеся в Институте научные направления. В духе этих традиций академической свободы я мог делать то и так, что и как я считал интересным на тот момент. Вот, наверное, краткий вопрос [ответ] такой, но некоторые научные школы, конечно, здесь определенные были, разные в разных областях, в романистике одно, в иранистике другое, в области теории языка что-то ещё, и это постепенно развивалось, менялось, но всегда были границы очень свободные, таких вот, как в некоторых, как я слышу, в некоторых других науках или некоторых других институтах, вот прямо требование очень жестко следовать всем канонам какой-то фиксированной школы, вот здесь этого никогда не было, и я считаю, что это очень правильно.
Е. Ш.: Спасибо. Скажите, пожалуйста, происходили ли у Вас в Вашей научной жизни в Институте языкознания какие-то значимые или исторические встречи вот в рамках этого здания, в этом пространстве, встречи, которые стали значимыми или исторически значимыми для Вас?
А. А. Кибрик: Ну я думаю, что мой ответ... рассказ про Викторию Николаевну, его можно считать ответом на этот вопрос. Это, конечно, личность была весьма незаурядная, и мы с ней много общались в те годы, и в годы аспирантуры, и в первые годы моей работы здесь. Вот, наверное, я бы это в первую очередь выделил.
Е. Ш.: Что Вы помните о коллегах по институту или подразделениям? Может быть, Вы могли бы вспомнить ещё о ком-то?
А. А. Кибрик: Да, конечно. Ну вот, когда я здесь впервые оказался, моим непосредственным куратором была Марина Андреевна Журинская. Она недолго здесь проработала. В какой-то момент она решила, что проект «Языки мира» является безнадежным, что это, было даже такое выражение, «лингвистический БАМ», то есть такая вещь, которую можно запланировать, но нельзя построить, и, в общем, она уволилась из Института. И Виктория Николаевна тогда была несколько дезориентирована таким поступком и не знала точно, как реагировать, но постепенно как-то... По-моему, руководство было возложено на Виктора Павловича Калыгина, у нас был такой сотрудник, известный кельтолог, ученик Виктории Николаевны, он еще в дальнейшем работал заместителем директора института в течение ряда лет, к сожалению, рано очень ушёл из жизни. Вот, Виктор Павлович был куратором «Языков мира». Ну, а на тот момент, когда я здесь появился, было несколько сотрудников в этой группе. Значит, там уже работали Ольга Иосифовна Романова и Наталья Васильевна Рогова, они работали почти с самого начала возникновения этой группы и занимались редактированием статей для будущего издания. Также в группе работал в то время Яков Георгиевич Тестелец, ныне очень известный лингвист, кавказовед, специалист по другим областям языкознания. Сейчас он возглавляет у нас кавказский отдел. Также в течение некоторого времени в этой группе работала Мария Семёновна Полинская, также очень известный лингвист. Мария Семеновна в какой-то момент уволилась из института и уехала за границу, и впоследствии стала американским лингвистом, очень значительным и заметным. Ну вот, мне кажется, это основные сотрудники, с которыми мы работали вначале.
Вообще, в то время издание «Языки мира» планировалось как энциклопедия, то есть предполагалось, что она будет выпускаться томами в алфавитном порядке названий языков, то есть, нужно там начать, грубо говоря, с «Абазинского языка» и дальше двигаться до буквы «Я», и вот эта идея, она, видимо, и сделала этот проект таким тяжелым, из-за чего Марина Андреевна решила его покинуть. А после Виктория Николаевна придумала другой подход, который потом и был реализован — издание по генеалогическим или ареальным группам языков, и тогда оказалось, что это становится более обозримым, то есть легче подготовить группу статей по каким-то образом связанным языкам, нежели по языкам, которые находятся рядом по алфавиту названий. И этот более прагматичный подход начал потом реализовываться, и это издание стало выходить в виде отдельных томов начиная с 91-ого года, когда вышел первый том по уральским языкам.
Е. Ш.: Андрей Александрович, получается, что проект «Языки мира» — один из наиболее таких ярких проектов в Вашей научной работе. Есть еще какие-нибудь интересные проекты, с которыми Вы хотели бы нас познакомить, рассказать о них?
А. А. Кибрик: Ну, да, конечно, «Языки мира» — это проект очень такой ощутимый, поскольку я столько лет этим занимаюсь. Он просто занял очень большое количество времени. Я не могу сказать, что меня всё в нём удовлетворяет. Формат был придуман в 80-е годы, конечно, с тех пор очень многое изменилось и, если бы сейчас начиналось заново, то многое надо было бы делать иначе, но все-таки я должен признать, что формат был весьма неплохой и такой очень устойчивый. Он выдерживает испытание временем. Ну, и я занимаюсь этим в течение всех этих лет, так сказать, из чувства долга, поскольку на это дело меня сюда изначально пригласили, взяли, ну надо продолжать и двигаться столько, сколько будет возможность. Конечно, этот проект никогда не был центром моих научных интересов. Это такая достаточно рутинная, техническая работа, когда нужно просто как фабрика, так сказать, один язык за другим «переваривать» и выдавать результат. Мои собственные интересы связаны с другими вещами.
Ну, я в течение многих лет занимался теорией и типологией референциальных систем и в конечном счете это было оформлено в виде монографии, которая в 2011 году была издана на английском языке в оксфордском издательстве. Книга под названием «Референция в дискурсе», в которой я неким образом подвел черту и постарался описать то, как я представляю себе референциальный процесс в теории и в типологическом аспекте. В этой книге была описана общая теория референциальных явлений, основанная на представлениях о том, как когнитивные процессы протекают у говорящего человека при речепорождении, и там содержался ну такой вариант описания того, как референциальные выражения могут быть устроены в языках мира на довольно большом эмпирическом материале. Во многом это был мой собственный материал, полученный в ходе полевой работы по различным языкам. Вот эта темя меня очень долгое время занимала. Ну, затем я стал интересоваться теорией дискурса. Дискурс понимается в данном случае как такие максимально объемные языковые выражения, неограниченного размера, имеющие очень разную структуру. Это было связано с тем, что я преподавал с середины 90-х годов этот предмет на кафедре в МГУ, ну и постепенно мне пришлось его, так сказать, как-то для себя системно организовать, и это была тема моей докторской диссертации.
Затем я в течение довольно длительного времени занимался с группой коллег изучением организации и структуры устной речи. У нас был такой проект, который был подытожен книгой «Рассказы о сновидениях» 2009 года, в которой мы написали некоторый эскизный вариант грамматики устного языка, русского языка, скажем так, который очень сильно отличается от стандартных представлений, основанных на письменных литературных текстах. То, как люди говорят устно, и то, как они пишут, тем более в литературном контексте, это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И постепенно пришло осознание того, что устный, бытовой дискурс, устное общение — ну, это основная, базовая форма использования языка и, собственно говоря, лингвистика должна с нее начинать, а письменные, литературные тексты описывать как некоторый отход от этой канонической ситуации. Ну, и вот эта идея мне кажется фундаментальной, и постепенно она вылилась в проект по так называемой «мультимодальной коммуникации», которым я сейчас занимаюсь уже пятый год. Это проект, поддержанный грантом нового фонда — Российского Научного Фонда, в котором мы смотрим на то, как люди осуществляют естественную коммуникацию между собой. Мы занимаемся, вот как и Вы сейчас, занимаемся аудио- и видеофиксацией естественной коммуникации и интересуемся тем, как люди строят вербальные сообщения, как устроена несегментная фонетика, просодия нашей речи, также кинетическим поведением — различные жесты, движения лица, движения глаз — всё это является таким единым комплексом, единым «оркестром», который каждый из нас постоянно задействует в естественной коммуникации. Ну, лингвисты традиционно очень сужают свой объект изучения, они смотрят только на вербальный канал, но понятно, что в реальности этот вербальный канал встроен в гораздо более широкий контекст, ну и вот мы сейчас занимаемся тем, что этот контекст пытаемся понять, то есть зафиксировать все его составляющие части и предложить некоторый единый формат, в котором они могут рассматриваться. Ну это вот то, чем мы занимаемся в коллективе сейчас.
Ну и еще одна вещь, которую я должен упомянуть — на протяжении всей своей научной работы я продолжаю интересоваться коренными языками Америки. Так вышло, что вот моя специализация связана с этим. Я занимаюсь языками одной из крупнейших семей Северной Америки, так называемой атабаскской семьей. Я занимался в течение ряда времени языком на́вахо или нава́хо, который распространен на юго-западе Соединенных Штатов, но потом я переключился на один из языков Аляски, так называемый верхнекускоквимский язык. Это очень маленький язык, на нем говорит буквально полтора-два десятка людей. Сейчас это исчезающий язык. Он и всегда был малым, но сейчас уж совсем «микроскопический». Ну и эти языки с типологической точки зрения очень интересны, очень необычны, очень уникальны, я бы даже сказал, в ряде отношений. Я стремлюсь к тому, чтобы написать полное грамматическое описание этого языка. У меня существует некий черновой вариант, но еще необходимо пройти определенную дистанцию для того, чтобы это стало готовым таким продуктом. Занимаюсь аннотированием текстов или дискурсов на верхнекускоквимском языке. Это очень трудоемкий процесс. Это знает каждый лингвист, который когда-либо пытался аннотировать устную речь. Ну вот это тоже такое дело жизни, которым я занимаюсь и намерен продолжать.
Е. Ш.: Спасибо, Андрей Александрович! Мы постепенно приближаемся к завершению нашего интервью. У меня осталось два вопроса. Один из них следующий: Вы не так давно стали директором нашего института, это для нас большая радость и честь. Скажите, пожалуйста, какие изменения Вы увидели или наблюдаете сейчас в жизни Института языкознания — сейчас и, может быть, наблюдали за последнее время?
А. А. Кибрик: Когда я соглашался на то, чтобы принять участие в выборах директора, я, конечно отдавал себе отчет в том, что это очень непростая работа, но все-таки не до конца. Ситуация устроена таким образом, что люди, которые выдвигаются на это место, если они не работали в дирекции до этого, на самом деле совершенно не представляют, с чем им придется иметь дело. Ну, например, одно из важнейших постоянных занятий — это наблюдать, воспринимать непрерывный, ежедневный поток различных сигналов сверху, которые поступают в адрес дирекции. Постоянно появляются какие-то новые направления деятельности, которые нужно просто осуществлять, и это жизненно необходимо, если хотя бы на неделю или даже на несколько дней прекратить реагировать на эти внешние стимулы, то жизнь просто остановится, немедленно, наступит просто коллапс. Это такие «невидимые миру слезы»: что-то постоянно происходит, каждый день что-то новенькое. Часто эти сигналы носят очень грозный характер, просто даже по внешней форме, и слова о том, что «Вы персонально отвечаете за всё», в очень, очень серьезной форме, я слышу каждую неделю по многу раз. Это, конечно, такое изменение восприятия окружающего мира очень серьезное для меня — то, что произошло за последние год с лишним, как я нахожусь в этой должности. Ну это просто правила игры; проблема в том, что, вступая в игру, ты не знаешь, какие у нее правила, узнаешь их постепенно. И выйти из этой игры уже нельзя — ты вступил в нее, не зная правил, но ее нужно вести до конца.
Мне кажется, что у нас довольно активная, динамичная команда в нашей дирекции. Мы стараемся сделать то, что возможно в имеющихся объективных обстоятельствах для Института. Ну вот, в частности, стараемся немножко сделать более благообразным внешний вид нашего здания, вот сейчас происходит тот самый ремонт, который нам мешает разговаривать. Мы должны привести фасад здания в более приемлемый для центра Москвы вид. Нам периодически управа местного муниципального образования указывает на то, что наш институт как такой «гнилой зуб» торчит в центре Москвы, буквально в трехстах метрах от Кремля. Ну и сейчас вот он будет перекрашен, и я надеюсь, что станет чуть более приемлемым с точки зрения внешнего вида. Еще неплохо было бы крышу поменять, она в ужасающем состоянии совершенно, и собственно кровельное покрытие, и несущие конструкции чердака в очень плохом виде. Этому зданию больше 150 лет и неясна история реконструкции, видимо, многие несущие элементы еще с тех пор просто существуют, не менялись. Мой заместитель по общим вопросам Виктор Николаевич Перлей — профессиональный инженер-строитель, и он хорошо в этом разбирается. Он нашел самые такие болевые точки, и мы стараемся их зафиксировать в безопасном состоянии до того момента, когда мы сможем провести более капитальный ремонт, а для того, чтобы его провести, нужно выполнить предварительно цепочку условий. В частности, нужно получить финансирование от министерства, а для того, чтобы его получить, нужно получить сначала некие документы из Росреестра, а мы их пока не получили, и всё это цепляется одно за другое. И это вот изменения, которые нам предстоит осуществить, но будем стараться их делать так, чтобы не мешать сотрудникам работать.
Ну а в остальном, как я в своих предвыборных выступлениях говорил, мне кажется, что всегда нужно сочетать два таких не полностью совпадающих, в некотором смысле полярных приоритета. С одной стороны, должна быть преемственность по отношению к имеющимся традициям, с другой стороны, нужно развиваться, нельзя просто застрять в некотором состоянии, даже если оно нас устраивает, все равно нужно какие-то перспективы иметь в виду. Ну и вот мы пытаемся найти какую-то золотую середину между двумя этими полюсами: не делать ничего такого, что нарушало бы хорошую коллегиальную, профессиональную, доброжелательную атмосферу, характерную для института, и в то же время думаем о том, какие вещи нужно развивать. В частности, вчера, как Вы, наверное, заметили, обрушилась информация о некоторых возможных новых лабораториях Института. В рассылку Института мы послали сообщение: сообщение пришло вчера, а ответ нужно дать сегодня до двух часов дня — о том, какие будут в Институте новые лаборатории. И сотрудники Института, надо сказать, проявили невиданное рвение в этом вопросе и пришло очень много заявок на создание таких новых лабораторий. Обсуждение шло вчера всю вторую половину дня, весь вечер, всю ночь, в 4, в 5 утра люди продолжали присылать всё новые проекты будущих лабораторий, и сейчас вот это завершается, нам нужно в течение буквально часа подвести итоги и распечатать эти заявки — я еще толком не знаю, сколько их, то ли четыре, то ли шесть — и отправить их в министерство до двух часов, как они от нас потребовали. Вот это изменения прямо происходящие здесь и сейчас.
Е. Ш.: Спасибо, Андрей Александрович! И в завершении хотели бы попросить Вас, что бы Вы хотели пожелать Институту и его сотрудникам в эти годы и в ближайшие годы юбилея?
А. А. Кибрик: Сейчас я немножко подумаю...Наш институт по сути дела является, как иногда говорят в бюрократическом языке, «головным учреждением» в нашей стране в области языкознания, и наша дирекция стремится к тому, чтобы вот этот статус упрочить и зафиксировать, чтобы те общие социальные процессы, которые каким-то образом затрагивают нашу науку, ну развивались с учетом мнения ученых нашего Института. Например, вчера были слушания в Государственной Думе по вопросу о сохранении малых языков России. Несколько дней назад был опубликован указ Президента Российской Федерации о создании Фонда по сохранению и изучению родных языков России, и вот в этом контексте были проведены эти слушания, и я там выступал, меня туда пригласили как представителя Института, и пока у меня нет ощущения, что люди, принимающие решения в государственном масштабе, к каким-то рекомендациям экспертов прислушиваются. Скорее государство принимает какие-то решения, исходя из текущих событий, каких-то соображений политической необходимости, скажем так. Например, возникли известные волнения в республиках, входящих в состав России, в связи с изучением титульных языков и русского языка, я думаю, все это заметили, это происходило в последние полтора-два года. Ну и в качестве реакции некоторого умиротворения был создан Фонд. Это, безусловно, надо приветствовать, потому что любое создание нового фонда, который будет финансировать что-то, связанное с языками, это всегда хорошо. Но все-таки главный упор в области сохранения языков должен быть не на школьное образование, как это явно имеет место при создании этого Фонда, а на то, чтобы языки передавались детям от родителей в семье. И вот эта простая истина, лежащая на поверхности и очевидная каждому, она как-то ускользает, об этом приходится говорить, и вот нет уверенности, что это будет услышано. Вот я хочу пожелать Институту, чтобы наши профессиональные знания, которые у нас накоплены, которые есть, чтобы они были востребованы в более широком социуме, и чтобы, поскольку все ученые в известном шутливом выражении это «люди, которые всю жизнь занимаются удовлетворением собственного любопытства за государственный счет», чтобы они имели возможность как-то повлиять на происходящие процессы. Чтобы это не была просто «башня из слоновой кости», в которой мы занимаемся своим делом: вы нас корми́те, но не трогайте, мы будем делать, что мы хотим, и нас ничего не касается. Вместо этого подхода возможен подход, при котором ученые, которые действительно содержатся за счет общества, да, чтобы они имели возможность как-то на происходящие в обществе процессы влиять в тех точках, где это нужно и полезно. Ну вот, мне кажется, это главное, что можно пожелать: чтобы к экспертному мнению общество прислушивалось.
Е. Ш.: Спасибо большое, Андрей Александрович!
Интервью записано 30 октября 2018 г. Расшифровка текста: Ольга Голигузова (отредактировал Т. А. Майсак).