Институт языкознания продолжает приуроченный к предстоящему юбилею цикл интервью, посвящённых истории Института. В очередном интервью Мария Каплунова побеседовала с заместителем руководителя НИЦ НЯО Видой Юозовной Михальченко.
Вида Юозовна вспоминает о своём приходе в Институт, работе заместителем директора и и.о. директора Института, наиболее значимых проектах в области социолингвистики.
Полный текст интервью
Вида Юозовна, расскажите, пожалуйста, как Вы попали в Институт языкознания РАН?
Да, это очень интересно, потому что в 70-м году я приехала из Смоленска в Москву и стала искать работу. Вначале я нашла работу по протеже академика Протченко Ивана Федоровича в Институте национальных языков, а потом я познакомилась с очень интересным человеком, профессором Музафаровым. Он был крымский татарин, и мы с ним встречались, разговаривали в библиотеке Ленина. Он говорит: «Вита, ты обратись в Институт языкознания: там нужен человек со знанием литовского языка». Я пошла в Институт, он тогда был на Волхонке, походила по этим комнатам, посмотрела, какие там сектора, и мне стало очень грустно. Я еще подумала: «Ну…Я не подойду для такого Института. Такие названия: тут романский сектор, тут германский сектор, тут теоретический сектор…» А я была всего лишь деревенская девочка из Литвы, которая закончила аспирантуру в Ленинграде как «национальный кадр», написала диссертацию, защитилась и какое-то время работала в Смоленске по месту работы мужа. И я подумала: «Нет, этот Институт слишком высок для тебя». И тем не менее решила попробовать. Это мой стиль жизни: я всегда чего-то боюсь, но решаюсь попробовать – а вдруг получится. Я пошла, понесла документы. Оказалось, у меня есть соперница: ее фамилия литовская, а муж русский. Вот все наоборот: я сама по рождению литовка, родной язык – литовский, и образование я на литовском языке получила, а она наоборот: она вышла замуж за литовца и получила литовскую фамилию. Но она была кандидат педагогических наук, поэтому в Институте языкознания предпочли меня. И вот сейчас каждый раз в день своего рождения я праздную годовщину своего пребывания в этом Институте, самом высшем заведении по лингвистике во всем Советском Союзе раньше и в России сегодня. Одновременно я праздную еще один год пребывания в Институте и одновременно свой День рождения, потому что я была по документам зачислена на эту работу, на работу... должность младшего научного сотрудника, 1-го февраля 70-го года.
Должна Вам сказать, что в то время сектор, в который меня приняли, это был сектор по социолингвистике, им руководил удивительный человек, профессор Дешериев. Это был умнейший руководитель, очень интеллигентный – он по национальности чеченец – удивительно просто, кавказский человек, а такой тактичный, интеллигентный, высококультурный, очень умный! А главное, у него была такая жилка: он очень хорошо чувствовал, какой темой надо заниматься, какая тема актуальна, какая тема важна. Но, к сожалению, в Институте отношение к социолингвистике было не очень хорошим. Я помню вечер, капустник, на котором пели песни – никто не заметил, я заметила, потому что наша Света Трескова, которая там участвовала, там прочитала стихи (или кто-то другой, не помню уже точно). Значит, я бы лично не участвовала в таком капустнике, где на наш сектор так обзываются. Наш сектор был назван «скотолингвистикой», как бы с таким тонким намеком на то, что мы считаем, сколько там какой-то живности, сколько каких-то хозяйственных каких-то вещей, то есть что мы слишком ориентированы на внеязыковые показатели. Ну, конечно, этим социолингвистика страдает и вообще, она в любую минуту может превратиться из собственно социолингвистики в социологию: уйти за пределы социальной лингвистики; но я думаю, с другой стороны, что этого так или иначе можно избежать: можно больше внимания уделять языковым проблемам. То есть это не был легкий сектор, это не был такой престижный сектор, это была новая наука, относительно новая наука, которая приживалась в Институте с трудом. Она была дефисной, междисциплинарной. Она и сейчас не всеми уважаемая, не всеми признанная, но тем не менее, мне кажется, что в социолингвистике очень много лакун – очень много неисследованных мест, очень много неисследованных... малоисследованных проблем. Думаю, что здесь еще очень многое можно сделать, это очень интересно: эта наука требует широкого кругозора, такого широкого взгляда на вещи, хорошей начитанности в той или иной области, и не только в этой области, но и в смежных – в этнографии, в истории языка, в социологии и в ряде других наук. Здесь интересно и очень полезно работать.
Под руководством Юнуса Дешериевича мы работали очень долго, потом предложили ему, видимо, предложили ему уйти с этого места, и Центр стал искать руководителя – не Центр тогда, сектор – стал искать руководителя. Кто-то не хотел, чтобы был Магомет Измайлович Исаев, кто-то... Александр Николаевич Баскаков, наш профессор, доктор наук – не захотел. Он сказал: «Сегодня вы меня избираете руководителем сектора, а завтра я ухожу к тюркологам». И я не хотела, очень не хотела, но опять подвела меня эта черта: я всегда боюсь за что-то браться и потом все-таки берусь, такой, знаете, спортивный интерес попробовать, а вдруг получится? Тем более, что две сотрудницы подошли ко мне и сказали: «Вот Вы отказываетесь, а мы Вам будем… объявим Вам бойкот: не будем с Вами ни разговаривать, ни дружить». Ну я думаю: «Ну все, я сдаюсь, попробую». И проба пера вышла очень тяжелая: мы пять лет не могли найти – примерно пять лет – не могли найти свой стиль работы, свою проблему, свое направление. И только после того как был подписан договор с Канадой, мы уже смогли работать над этой проблемой, «языки России»... (конец первой части)
Хочу рассказать еще о нашем руководстве. Я в Институте работала при пяти директорах. Когда я пришла в 70-м году, 1-го февраля, здесь директором была Виктория Николаевна Ярцева. Это была очень умная женщина, член-корреспондент Российской академии наук, германист. Она была очень творческим человеком, прекрасно выступала: я до сих пор помню, как она выступала на ученом совете, как она говорила. Ее выступления можно было сразу заносить на бумагу и отдавать в печать. Длинными-длинными предложениями, иногда было трудно даже воспринимать; пока доходили до конца длинного предложения, уже немножко забывалось, о чем говорилось вначале. Вот такая удивительная женщина с удивительной привычкой речь подчинять своим нуждам, своим задачам; и просто было наслаждение слышать ее выступления.
После нее был Георгий Владимирович Степанов. Это был очень интересный человек – герой Испании, он писал очень много работ не только по испанскому языку, а по испанской литературе, по Сервантесу. Его искали в Испании: была объявлена большая премия тем, кто его поймает, потому что он там в качестве такого доброжелателя к испанскому народу воевал в Испании. И вот когда он пришел к нам в качестве руководителя Института, я так смотрю-смотрю: все к нему бегут! Все бегут: один пошел на прием, второй пришел, третий пошел на прием. И я думаю: «Ну, Михальченко, а ты-то чего ждешь? Новое начальство – надо как-то представиться». И я к 23-му февраля думаю, пойду поздравлю его с 23-м февраля, с днем победителей. Ну вот пришла, помню, и сказала: «Георгий Владимирович, я пришла Вас поздравить с 23-м февраля, такой мужской праздник. Вы для нас всегда победитель. Насколько я знаю, Вы реально были победителем во всяких битвах за свободу и независимость разных народов» – какую-то речь произнесла. Он говорит: «Садитесь, пожалуйста». Ну я села. Он говорит:
– Я Вас слушаю.
– Да я уже все сказала.
Он:
– Как? Не может быть!
– Ну как не может быть? Я пришла Вас поздравить.
– Не может быть, – сказал он. – Ко мне если ходят, все только жалуются или чего-то просят!
Я говорю:
– Я точно пришла Вас поздравить, мне хорошо работается, я ничего не хочу.
И тогда он говорит секретарю, позвал секретаря и говорит: «Неси чай, ко мне человек пришел!» Это я запомнила на всю оставшуюся жизнь. И он всегда ко мне относился очень хорошо, очень хорошо! Когда у меня были безумно трудные мгновения в семейной жизни, с дочерью были большие трудности, я шла по коридору, и он навстречу. Посмотрел на меня, я говорю:
– Здравствуйте.
– Что с Вами? Я вижу, Вам плохо.
И тут он меня вызывает к себе в кабинет «на ковер», дает письмо Язвенко – это жена председателя Совета министров Украины – и велит ехать в Киев. И дает закрытое письмо и говорит: «Вот Вы уезжайте на два-три дня к моим друзьям в Киев – они вам помогут прийти в себя». Я не знаю, знал он что-нибудь о моих бедах в семье или не знал, но так чувствовать человека, беду, я была просто поражена, просто поражена.
После Георгия Владимировича пришел Вадим Михайлович Солнцев. Там уже был другой разговор. Было интересно то, что Виктория Николаевна, как рассказывал сам Вадим Михайлович, давно говорила ему: «Вадим, ты будешь сидеть здесь на моем кресле, но должна тебя предупредить: Институт маленький, но очень противный!» И вот он, когда пришел в Институт, первые дни ему в туалете... значит, получал какие-то бумажки, бумажки протеста – почему-то в туалете вывешивали, в мужском туалете. И жаловался, что вот, как получается, что меня тут не очень-то хотели в этом Институте. Я еще тогда была руководителем сектора, но тем не менее приходилось нам с ним общаться. Но потом ничего, потом все наладилось, но это было еще в советское время, когда директора Института рекомендовал ЦК КПСС, это было в такое время он еще пришел. И, видимо, нашему Институту не понравился чужой человек, человек из другого учреждения научного – из Института Востоковедения. Наши люди обычно ориентируются всегда на своих, желают иметь своих в качестве руководителей, а не людей со стороны.
Но должна сказать, что при Вадиме Михайловиче у меня были десять лет трудной жизни. О том, что это были десять лет трудной жизни, свидетельствует хотя бы то, что у меня семь лет подряд не было ни одного дня отпуска, ни одного. Народ в Институте так и говорил: «Директор то в больнице, то за границей». Я все время его замещала, после того как стала его заместителем, и работала не покладая рук, семь лет без единого отпуска. Потом как-то отдел кадров, Виктор Кириллович, замазал эти мои отпуска, сделал так, как будто эти отпуска у меня были… Но я-то помню, что я семь лет ни одного дня отпуска, кроме субботы и воскресенья. Правда, было много заграничных поездок, очень много! Я посетила именно в эти годы 13 стран, и было много разных работ предусмотренных, начиная с Югославии и ряда других стран. Это были такие творческие годы, когда был создан Центр по национально-языковым отношениям, это были годы, когда было сделано много для того, чтобы Центр работал и как-то повысил статус социолингвистики. Сейчас социолингвистика вышла на новый этап: она стала предметом преподавания в вузах. И наш Центр поработал в пользу социолингвистики как науки. Я всем нашим сотрудникам очень благодарна.
Когда мы создавали Центр по национально-языковым отношениям, тут поработать пришлось очень много, писать уйму документов. Но был прекрасный результат, потому что нам дали 17 ставок. В Институте сразу возникла проблема, как эти ставки распределить, я сразу сказала: «Это ставки для Центра, а не для кого-нибудь другого, целевые ставки» – от Президиума Академии наук было специальное постановление. И Центр потихоньку начал работать. Очень трудно было вначале. Вадим Михайлович говорил: «Трудно найти свое место, для Центра место в науке». У нас дело наладилось гораздо позже. До этого нам, мне даже Юнус Дешериевич говорил: «Вы должны написать теоретическую работу и руководить всей социолингвистикой всего мира!» Я грустно смотрела на нашего бывшего руководителя и думала: «Вы двадцать лет руководили, и где же Ваше руководство всей социолингвистикой мира? Где Ваши теоретические работы, от которых мир не может отвернуться, научный мир признает полностью?» Другому ставить требования всегда легче, чем самому себе.
И я должна Вам сказать, что случайно нашла письмо – еще был заместителем директора Елисеев Юрий Сергеевич – ему было написано письмо, и на этом письме было написано: «Отказать – такой возможности у Института нет». Из Канады, из Университета Лаваля, имени Лаваля, пришло письмо: предлагают работать над темой «Языки мира: социолингвистический портрет». И на этом письме Юрий Сергеевич пишет: «Такой возможности нет – отказать». Хотели написать это письмо с отказом Институту, Макконнеллу. Я взяла это письмо – раз уж оно попало в мои руки – пошла к Вадиму Михайловичу и говорю: «Вадим Михайлович, посмотрите, вот письмо, которое может реализовать наш Центр». Он говорит: «Объясните, как». Я объяснила. И отсюда пошло наше желание выполнить эту работу совместную с Канадой, и мы над этим работали, и Центр освоил новые области, освоил компьютерное дело. Были курсы по компьютерному делу у нас, платные, были курсы по английскому языку – английский язык учили тоже дополнительно. И стали работать, начали работать.
Вообще, должна сказать, что Солнцев был... очень удивился, когда узнал, что должность руководителя Центра – это заместитель директора, тогда, в то время было так. И когда он снял трубку при мне и позвонил: «Дайте-ка я узнаю, какая у Вас должность будет, позвоню в юридический отдел». Позвонил, и ему сказали, что это заместитель директора по науке. Тут Солнцев положил трубку и говорит: «Ну большой я человек! У меня один заместитель по науке уже есть – Юрий Сергеевич Елисеев то бишь – а сейчас, – говорит, – еще будет второй заместитель по науке, еще один заместитель по АХЧ, еще заместитель по иностранным делам». Говорит: «Я большой человек,» – так полу-в-шутку полу-всерьез так сказал. Вообще-то был удивительный человек, он знал очень многие произведения Пушкина, читал стихи, читал прозу наизусть. Он очень любил, вместе с Ниной Васильевной они любили, нет, наверное, Нина Васильевна не очень любила, принимать гостей. Там в гостях всегда бывало десятки случаев: в течении месяца два-три случая, обязательно бывали какие-то гости. Это было очень полезно, потому что там, например, я договорилась с профессором Цунодой о нашей совместной работе по Японии, по базе данных по языкам малочисленных народов. Есть даже фотография, где я сижу, по ладошке машу Цуноде и говорю: «У нас денег нет, у нас денег нет». Но тем не менее мы эту работу выполнили, сделали. Не уставая, Солнцев твердил, что надо быть гостеприимным, надо людям оказывать почтение, уважение, и тогда все будет хорошо. И вот я всегда бывала там у них на этих приемах, всегда принимала эти приглашения с благодарностью с одной стороны, а с другой стороны, я чувствовала, что я обязана, как замдиректора, поддержать директора в нужный момент, быть там, показывать, что Институт в этих встречах заинтересован и так далее. И тем не менее однажды случилась неприятность, потому что очень долго меня Нина Васильевна удерживала, говорит: «Ну не уходите, никто еще не уходит, давайте…» Я стеснялась говорить, напомнить, что я в Одинцове живу, и вот я оставалась до конца, но когда я приехала на Белорусский вокзал, я увидела последние фонари последней электрички. Уже не было возможности уехать, и мне пришлось ночевать на вокзале Белорусском. Я положила свой портфельчик под голову, туфельки под скамейку, улеглась и до утра спала там. Даже милиционеры не подходили. А утром я пришла, Вадим Михайлович говорит: «Ну Михальченко, Вы как-то странно сегодня выглядите, неухоженной». Я всегда прическу делала, а тут волосы висят как попало. Я ему объяснила, говорю: «Вадим Михайлович, я ночевала на вокзале, вчера меня же не выпускали с этой вечеринки». И после этого Солнцев и его жена, Нина Васильевна, сказали: «Вот комната нашей бабушки – она всегда будет для Вас». Нина Васильевна вынесла белье и сказала: «Больше Вы никогда не будете уходить после наших вечеринок, после наших бесед в нашем доме, после приемов в нашем доме». И я действительно этим пользовалась, всегда оставалась у них, и потом очень привязалась к этой семье, потому что у меня были прекрасные отношения с Ниной Васильевной и с его детьми. Его младшего сына я рекомендовала Эмме Федоровне, чтобы она его взяла на работу. Правда, потом пожалела: он не ходил на работу, просто не ходил! И мне пришлось от Солнцевых отбиваться, они мне говорят:
– Какой у нас прекрасный сын!
Я говорю:
– Да, у Вас самый прекрасный сын на свете, но он не ходит на работу!
– У нас самый лучший сын, он знает английский, он знает…
– Да, он все знает, но на работу он не ходит! Какая польза Эмме Федоровне от того, что он не ходит на работу и он такой умный?
Ну в общем, я очень многим обязана этой семье. Я так чувствовала, что и они чувствовали свою обязанность мне, прекрасно относились ко мне. Когда хоронили Вадима Михайловича, я шла на поминки – все сделала, как положено, от начала до конца выстояла это – шла на поминки вместе с Элеонорой Петровной. В кафе огромном, там человек двести было, наверно, на поминках. Говорю: «Элеонора Петровна, забьемся в угол, я долго не могу, десять минут посижу и уйду». И тут мы вошли в зал, тут же подбегает младший сын, берет меня под руку, ведет к Нине Васильевне, сажает рядом. И тут я почувствовала, что действительно эта семья ко мне хорошо относится. И что потом было: я сидела рядом с Ниной Васильевной весь вечер, все поминки я сидела рядом. А когда его уже похоронили, мы с ней договорились приехать к его могиле, навестить Вадима Михайловича на первые дни. Я приехала первая и я ему показала наш первый том. Он всегда сомневался, даже говорил: «Вида Юозовна, Вы меня не напишете в первый том как руководителя». Я говорю: «Нет, Вадим Михайлович, напишу, будет все так». В 2000-м году он умер, и вот около его могилы я постояла, показала ему эту страницу, где вместе со мной была и его фамилия, что я выполнила свое обещание. И потом было интересно: подъехала Нина Васильевна и зажгла свечку на могиле. Шел небольшой дождь, такой небольшой дождь моросил. Я говорю:
– Нина Васильевна, наверное, пора уходить.
Она говорит:
– Нет, Вида, он нас еще не отпускает.
Потому что даже под дождем свечка горела. Когда она погасла, Нина Васильевна говорит: «А сейчас мы с Вами можем уйти». И должна сказать, что вот эта семья в моей жизни очень много сделала добра. Я немножко была диковатой до этих встреч в доме Солнцевых, вот мы там мы встречались с Кугульдиновым, он мне книжки свои дарил, встречались с разными языковедами, которые приезжали в Институт, – всех Вадим Михайлович приглашал к себе. В общем, для меня это очень большой человек, который сыграл очень большую роль в моей жизни. Помогал, всегда помогал, у нас очень много статей совместных. Есть несколько статей на китайском, он мне показал, как моя фамилия на китайском языке пишется, какие иероглифы. Две или три статьи, переведенных на китайский язык.
После Вадима Михайловича кто у нас был? у нас был, по-моему, Виноградов. Очень было трудное время, потому что отделение ориентировалось на Юрия Леонидовича, я тоже, кстати, я считала, что времена трудные, и директор должен иметь хорошие связи и быть опытным человеком, чтобы руководить. И узнал об этом Виктор Алексеевич. Потом Юрия Леонидовича не избрали, избрался Виктор Алексеевич, но он оказался великолепным человеком и руководителем прекрасным, интеллигентным, добрым, внимательным, снисходительным ко всему. То есть потом было время трудное для меня одно время, потому что он знал, что я хотела Юрия Леонидовича, чтобы Юрий Леонидович был руководителем, а я, как и.о. директора, целый год выполняла обязанности директора, и.о. директора, я имела определенное влияние на коллектив, но он знал об этом. Тем не менее у нас потом наладились отношения, он к Центру прекрасно относился, поэтому я тоже ему очень за многое благодарна и еще благодарна за его решение. Когда он меня пригласил и сказал – не буду я неправду говорить о человеке – вот он предложил: «Если Вы хотите, если Вы согласны, оставайтесь заместителем». Я говорю: «А какой у меня другой выход?» Он говорит: «А другой выход – Вы можете уйти в Центр и руководить Центром». Я выбрала второе. Почему? Потому что за десять лет, пока я была у Вадима Михайловича заместителем, накопилось какое-то негативное отношение ко мне, тем более, времена были трудные. И я подумала, если я останусь, этот негатив будет копиться дальше, потому что если что хорошее, народ скажет: «О, Витечка молодец!» Его так ласково называли дамы – Витечка. «Витечка молодец». А если что плохое – скажут: «А куда Михальченко смотрела? А что же она такое допустила?» Думаю: «Мне эта ситуация нужна? Нет, не нужна». Я ушла в сектор... в Центр, и была очень довольна дальше тем, как мы работали дальше.
Когда ушел Виктор Алексеевич, то, как известно, пришел Владимир Михайлович. Ну а Владимир Михайлович нашим руководителем стал. Я думаю, что сейчас Центр работает под крылышком нашего Владимира Михайловича, и это хорошо, мне так кажется.
Беседовала Мария Каплунова в ноябре и декабре 2018 г.
Расшифровка интервью: Мария Каплунова