Ссылка на оригинал
Заведующий сектором типологии Института языкознания Владимир Александрович Плунгян вспоминает о полевой работе на Памире и рассказывает об особенностях шугнанского языка.
В прошлом году я с некоторым удивлением обнаружил, что оказался, в дополнение к нескольким другим своим текущим полевым проектам, плотно вовлечён в деятельность, связанную с документацией и корпусным описанием шугнанского языка: вот-вот наступит второй сезон нашей полевой работы на Памире, в столице Горного Бадахшана Хороге и окрестных селениях, расположенных в основном по обрывистым берегам стремительных рек Гунт и Шахдара, в местах удивительной красоты — суровое великолепие памирских гор трудно передать словами. Впрочем, конечно, шугнанский появился в моей жизни не совсем случайно, так что не удивительно, что за это недолгое время я успел его полюбить и с ним сродниться: почва была подготовлена.
Дело в том, что для тех, кто, как я, участвовал в осипловских экспедициях А. Е. Кибрика, слова «шугнанский язык» хорошо знакомы – все помнят, что в полевой сезон 1969 года (через год после первой поездки в Арчи и за год до первой поездки в Хиналуг!) Александр Евгеньевич побывал на Памире, как раз в ареале распространения шугнанского языка. Это была всего третья его экспедиция, когда и область исследований, и формат только нащупывались, и так получилось, что продолжения «памирская линия» тогда не получила (не последнюю роль в этом сыграла чрезвычайная удаленность и труднодоступность горного Бадахшана в те времена – надо сказать, положение не слишком изменилось и сегодня, несмотря на появление новой дороги из Душанбе, идущей через Дарваз вдоль берега Пянджа). Памирская экспедиция так и осталась у А. Е. Кибрика единственной, но рассказы о ней мы слышали постоянно. И моя самая первая дагестанская экспедиция (это был 1979 год, табасаранское село Дюбек) тоже была полна рассказами о Памире, хотя к тому времени прошло уже 10 лет. В Дюбеке из участников той многолюдной экспедиции была только И. А. Муравьёва (между прочим, ещё и успевшая опубликовать в 1975 году очень интересную статью о классах спряжения шугнанских глаголов), но тема Памира в разные годы неизменно всплывала и в разговорах с другими старшими друзьями и коллегами, там побывавшими — это были М. Е. Алексеев, А. Н. Барулин, В. И. Беликов, В. З. Демьянков, Е. Н. Саввина... to name but a few, как говорится.
Из сказанного, думаю, ясно, почему слова «шугнанский язык» с самой моей студенческой молодости прочно запомнились мне и навсегда связались с чем-то таинственно-недоступным и одновременно заманчиво-притягательным. Кроме того, как раз в то время я внимательно прочитал статью Муравьёвой и был поражён богатством и сложностью шугнанской глагольной морфонологии: складывалось впечатление, что практически каждый шугнанский глагол имеет свою собственную модель спряжения! Действительно, в шугнанском почти нет префиксов, инвентарь суффиксов тоже достаточно скудный (сравнимый, например, с неприхотливым морфологическим инвентарем современного английского глагола), зато для выражения грамматических значений чрезвычайно активно используются самые разнообразные чередования (прежде всего гласных, но и согласных в некоторых случаях тоже). Сепир назвал бы такой язык «символическим»; это достаточно редкий тип, интересный как для общей морфологии, так и для исторической лингвистики. (Кстати, в сравнительно-историческом плане памирские языки, куда входит шугнанский, также чрезвычайно интересны: это, скорее всего, продолжение реликтовой сакской ветви восточно-иранских языков, объединяющее архаичные черты с яркими инновациями и следами неиндоевропейского субстрата.)
Примечательно, что чередованиями в шугнанском выражаются не только глагольные категории (такие, как время и аспект), но и категории рода и числа у прилагательных и причастий: если к первому исследователь индоевропейских (в том числе иранских) языков более или менее привык, то второе — явление гораздо более экзотическое (тем более для иранских языков, где категория рода вообще практически не представлена, особенно в глагольных формах). Ну вот взять, например, глагол ‘идти’: в презенсе форма 1SG звучит как tiyum или (чаще) tīm, форма 3PL — как tiyēn, а форма 3SG от нее резко отличается (это типично для шугнанского) и звучит как tīzd. В претерите же форма 3SG (совпадающая с основой) превращается в tūyd в мужском роде и tōyd в женском (та же огласовка сохраняется и в формах множ. числа). Но всё это меркнет перед образованием (эвиденциального) перфекта: в мужском роде ед. числа употребляется форма tūyǯ, в женском роде ед. числа — ничем на предыдущую не похожая форма tīc, а во множественном числе — форма tōyǯ (отчасти это напоминает схему чередований в претерите, но картина более сложная, к тому же перфектные чередования захватывают и конечную согласную показателя перфекта, которая в формах женского рода может превращаться из шипящей аффрикаты в свистящую).
Такой вот замечательный язык: минимум аффиксации — и максимум чередований; к тому же чередования эти в высокой степени нерегулярные, практически индивидуальные для каждого глагола. И. А. Муравьёва в упомянутой статье попыталась найти какие-то общие закономерности, но даже в предложенной ей сложной системе правил насчитывается несколько десятков лексических классов и типов, нетривиальным образом накладывающихся друг на друга. При этом у небольшого числа глаголов в основах вообще никаких чередований нет (а значит, многие формы у них просто совпадают — именно так, например, устроен глагол palōys ‘работать’, который за это очень полюбили наши студенты). Зато в максимальном случае у глагола может с помощью чередований различаться до девяти основ: общая основа презенса, основа презенса 3SG, общая основа претерита, основа претерита женского рода, основа перфекта соответственно мужского рода ед. ч., женского рода ед. ч. и множ. числа, основа императива, основа инфинитива!
Понятно, что шугнанский язык — это мечта морфонолога и формального морфолога, но было бы большим заблуждением думать, что на этом его экзотические особенности заканчиваются. Их ещё столько, что даже просто перечислить все, боюсь, будет невозможно. Например, шугнанский — один из немногих языков с большим количеством продуктивных фразовых энклитик ваккернагелевского типа (и крайне интересными правилами линеаризации, изученными далеко не в полной мере). Основной массив клитик — показатели лица/числа субъекта в претерите и перфекте (тогда как в презенсе эти показатели суффиксальны). Шугнанский также обладает чрезвычайно развитой и богатой системой указательных и анафорических местоимений, где различаются три степени близости и ряд других категорий (включая находящуюся в начальной стадии грамматикализации определённость); стоит отметить и наличие у шугнанских демонстративов двухпадежной системы (у имён морфологический падеж отсутствует). Не менее интересна система шугнанских предлогов и послелогов (представленных примерно в равном количестве, что тоже типологически редкая черта): в частности, некоторые пространственные прилоги (используем здесь этот хаспельматовский термин) выражают вертикальную ориентацию, т.е. в обязательном порядке указывают, расположен ли ориентир движения выше или ниже говорящего.
Но перечисленные выше черты шугнанского языка если и не описаны во всех деталях, то по крайней мере известны и упоминались в не очень богатой литературе по памирским языкам. Однако есть ощущение, что шугнанский язык обладает и другими свойствами, которые до поры до времени ускользали от внимания исследователей: например, весьма своеобразной системой грамматического выражения фокуса (с помощью линейной позиции тех же субъектных клитик) или особыми конструкциями, выражающими ирреальность… В целом это удивительно богатый и красивый язык, при этом язык в социолингвистическом плане абсолютно витальный, с десятками тысяч полноценных носителей, с интересным фольклором и попытками современного литературного творчества (это и проза, и поэзия, и пользующаяся большой популярностью в Бадахшане авторская песня). К сожалению, в письменной форме шугнанский язык, несмотря на древние культурные традиции региона, представлен слабо, он не используется и не преподается в школах, и все попытки придать ему хоть какой-то официальный статус в современном Таджикистане успехом пока не увенчались.
Что касается наших замыслов, то мы видим свою задачу прежде всего в как можно более полной документации шугнанского языка во всех его разновидностях, так чтобы собранный нами представительный корпус мог обеспечить корректное описание этого языка на современном уровне. Но пока, конечно, наша маленькая группа (куда в основном входят студенты-иранисты из Института классического Востока и античности и Школы лингвистики НИУ ВШЭ) делает только первые шаги… Я надеюсь, что к этой работе можно будет со временем привлечь и студентов ОТиПЛ (где, собственно, начиналась традиция памирских экспедиций), но нужно помнить, что для занятий шугнанским языком очень желательна основательная иранистическая подготовка, знание истории иранских языков и хотя бы базовое владение современными таджикским и персидским. Правда, в утешение могу сказать, что жители Бадахшана в подавляющем большинстве хорошо владеют и охотно пользуются русским языком: это связано как с историческими особенностями Бадахшана (издавна ориентировавшегося на Россию в сложных геополитических обстоятельствах Центральной Азии) и традиционным престижем образования, так и с очень высокой долей сегодняшней трудовой миграции в Россию: часто это единственный способ обеспечить себя и семью для жителей региона.
