(вернуться к разделу «Воспоминания»)
Катарина Венцль — немецкий переводчик, лингвист, автор нескольких книг очерков. В ноябре 1994 года она приехала из Мюнхена в Москву, где поступила в аспирантуру Института русского языка им. В.В. Виноградова и писала диссертацию на тему «Идиомы в русском политическом дискурсе: проблема тезаурусного представления». Одновременно Венцль вела дневники, записывая повседневные впечатления. Эти записи позже вышли в виде книги: Венцль К. Московский дневник. 1994—1997. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 608 с. (см. также рецензию на книгу Ольги Балла и интервью Венцль 2011 года).
Мы предлагаем несколько фрагментов из книги Венцль, описывающих повседневную жизнь московских академических институтов середины 1990-х гг.
1994
Декабрь
# Институт русского языка Российской Академии наук, по приглашению которого я приехала в Москву, находится на Кропоткинской, напротив большой стройплощадки. Там после разборки бассейна “Москва” собираются восстановить храм, снесенный в тридцатые годы. В окна кабинетов администрации института можно наблюдать, как растет бетонный каркас.
Сам отдел экспериментальной лексикографии, в котором я буду писать диссертацию, размещен не в главном здании, а во флигеле двухэтажного строения, во дворе дома номер семнадцать по Савельевскому переулку. Рядом с флигелем громоздятся развалины – обрушилась часть соседнего дома с кухнями и ванными; кое-где на стенах сохранились остатки плитки, торчат обрубки труб. (...) Комната отдела расположена в самом конце коридора. Стена, ранее граничившая с обрушенным домом, превратилась в наружную, и комната будто висит над бездной. Так как отопление отключили, мы сидим в отделе в пальто. (...)
1995
Февраль
# На семинаре в Институте философии один из аспирантов с важным видом зачитывает реферат на тему “Философия и наука нового времени”. Читая, он водит по бумаге носом. Нос от бумаги отрывает, когда вдруг в комнату забегает бойкая дама. Извинившись за беспокойство, она сообщает, что представляет комиссию по повышению эффективности занятий. В исполнение своих служебных обязанностей она задает нам, аспирантам, целый ряд вопросов, заполняя при этом анкету. “Где и когда вы учили философию?” – спрашивает она, обращаясь ко мне. “Нигде и никогда”, – отвечаю я правдиво. Она, воспринимая мой ответ как вызывающую шутку, вопрошающе поднимает брови и смотрит на меня с укором – все аспиранты где-то когда-то учили философию, если не в школе, то хотя бы во время учебы в университете или в одном из многочисленных институтов города. (...)
# У Института языкознания РАН на улице Семашко с китайским рестораном, арендующим у него площадь, есть договоренность о бесплатном кормлении сотрудников и аспирантов института в обеденное время, с двенадцати до четырнадцати часов. Питание, предоставляемое сотрудникам и аспирантам, с азиатской кухней ничего общего не имеет. Нам изо дня в день дают примерно одно и то же простое блюдо – жидковатую гречку или безвкусную лапшу с кислой капустой и вялой котлетой или вонючей печенкой, а на десерт – грушевый компот со вкусом то ли машинного масла, то ли керосина. Я хожу в эту кормушку по вторникам, сначала вместе с другими аспирантами отстаивая очередь вниз по лестнице, затем – под аккомпанемент опять же отнюдь не азиатской музыки, а какой-нибудь московской радиостанции типа “Радио сто один”, “Престиж-радио” или “Радио на семи холмах”, своей тупой легкостью действующей на нервы, питаясь в полутемном подвале, скудно освещенном тусклым светом красных лампиончиков над обшарпанными столиками. Официанты приносят нам еду молча и с равнодушием смотрят на нас, поглощающих ее. Одна старушка забирает остатки своей вермишели в пакет. “Для кошки”, – объясняет она негромко.
# Улица Вавилова. На кафедре иностранных языков РАН, где я должна буду сдавать кандидатский экзамен по иностранному языку, я пытаюсь выяснить условия сдачи экзамена. В условия сдачи экзамена меня не посвящают, зато три женщины почему-то требуют безотлагательной оплаты какого-то ранее не оговоренного взноса. “Пятьдесят долларов давайте, а седьмого марта идите на экзамен!” “У меня с собой нет ни долларов, ни рублей, а седьмого марта мне рановато – я реферат еще не написала и к седьмому марта не напишу”. Распознав наконец во мне добросовестную аспирантку, три женщины отправляют меня на третий этаж, посоветоваться с какой-то преподавательницей. В одной из бесчисленных холодных комнат на третьем этаже действительно отыскивается преподавательница. (...)
Март
# Утрясти в институте вопрос о пятидесяти долларах, которые потребовали с меня на кафедре иностранных языков, не получается. Вполуха выслушав мой вопрос, вдруг все оказываются жутко заняты – в институт пришла женщина продавать одежду. Все кидаются к ней примерять женские свитера и приобретать детские колготки. Меня уже никто не видит, не слышит. В отдел иногда тоже приходят с разным товаром – косметикой, средствами от тараканов и комаров, детскими игрушками. В отделе при мне, правда, никто ничего не покупал.
# В отделе “присутственный день”, в связи с чем в небольшое помещение набилось невиданно много людей. Шумовой фон достигает критического уровня, звенящие женские голоса смешиваются с бубнящими мужскими. Без конца трезвонит телефон. В таких условиях можно только пить чай или сбежать. Я сбегаю.
Июнь
# Институт согласился оформить приглашение для отца. Для заполнения соответствующей анкеты мне предоставляют громадную пишущую машинку. В графе “цель поездки” велят написать: “для научной работы”. Машинка стучит, как молот по наковальне, – чтобы привести механизм в движение, нужно сильно ударять по клавишам. “Глубокоуважаемый господин Венцль...”
Август
# Библиографический отдел библиотеки Института философии изобилует деревянными ящиками картотек. Карточки написаны от руки, тонким аккуратным почерком. На некоторых карточках наклеены вырезки напечатанных на пишущей машинке текстов. Труд вековой, достойный восхищения. (...) Работницы библиотеки отправляют меня искать дальше – в Институт научной информации по общественным наукам. Покидая библиотеку, я ловлю панорамный вид в окне: крыши домов, кроны деревьев. Пятый этаж.
# Библиотека Института философии. “Откуда вы, товарищ? – спрашивает библиотекарша в очках, рассматривая меня строго. – Студентам не даем, – объясняет она лаконично, – только сотрудникам”.
Ноябрь
# Заведующая аспирантурой Института языкознания Ирина Сергеевна, угощая чаем четырех аспирантов, собравшихся на занятии по языкознанию, зачитывает вслух письмо от некоей гражданки Сидоровой, которая утверждает, что она – супруга министра безопасности США по фамилии Браун, по причине чего она не может защититься в положенный срок.
Декабрь
# По Институту языкознания ходят высокорослые африканцы атлетического телосложения: сегодня – африканский праздник. Между африканцами снуют русские тети, женщины и девушки – профессора, преподаватели, аспиранты.
# В дверях большой аудитории Института языкознания вместо ожидаемого лектора появляется сам директор, в пиджаке, одновременно висящем на нем и лопающемся в районе выпуклого живота. Пробравшись к кафедре и включив лампочку, он начинает медленно зачитывать цитаты из своей книги по общему языкознанию, обстоятельно рекламируя ее. Повествует о сталинском времени и лингвистике в тогдашних условиях, когда надо было выучивать наизусть излияния товарища Сталина на предмет языкознания, а разбираться в самом предмете было необязательно. Позади меня смеются. Шушукаясь, возмущаются, язвят. “БАРДА-А-А-А-А-К!” – комментирует аспирантка, томящаяся рядом со мной.
# Родители в панике, они два дня не могут дозвониться до меня – линия все занята. “Где ты, что ты там вообще делаешь, мы беспокоимся!!!” – приветствует меня моя мать. Успокаивая ее, я делюсь новостью о пожаре на Чертановской АТС, на целые две недели лишившем район телефонной связи. У станции метро поставили специальные машины, из которых можно было звонить по неотложным вопросам – в “скорую” и прочее. Первое время даже света не было. Маме все это до лампочки, она требует обещания выходить на связь каждое воскресенье. Получив его, она вздыхает с облегчением.