Николай, Нинильчик, далее по всем пунктам: лингвистические экспедиции на Аляску

Директор Института языкознания РАН Андрей Александрович Кибрик рассказывает о своих экспедициях на Аляску, в которых он исследует исчезающий верхнекускоквимский язык и изучает сохранившиеся на Аляске формы русского языка.

Текст записал и подготовил Дмитрий Коломацкий

Я езжу в экспедиции на Аляску уже больше двадцати лет. Так получилось, что, ещё будучи студентом ОТиПЛа (тогда ОСиПЛа), я заинтересовался индейскими языками, в частности языками атабаскской языковой семьи. В то время у нас не было никакой перспективы когда-либо услышать эти языки — просто был такой «дистантный» интерес. Доходила кое-какая литература, я читал об этих языках, а потом, когда «железный занавес» рухнул, появилась возможность поехать в Северную Америку и услышать, как они звучат в жизни.

Поначалу я занимался языком навахо, который распространён в юго-западной части США, но этот язык — относительно крупный, число его носителей тогда было порядка двухсот тысяч, он в какой-то мере был изучен. В 1995 году Майкл Краусс, знаменитый специалист по языкам Аляски (его не стало буквально два месяца назад), послушав один из моих докладов, сказал: «Почему бы Вам не поехать на Аляску и не позаниматься одним из слабо изученных атабаскских языков?». Мне стало интересно, и в 1997 году я впервые поехал вместе с семьёй в маленькую деревню Николай, которая находится на реке Кускоквим, и стал заниматься маленьким верхнекускоквимским языком. 

Верхнекускоквимский язык

Этот язык действительно очень мал: видимо, число носителей никогда не превышало 200–300 человек, ну а сейчас осталось порядка 15–20 носителей — то есть это один из исчезающих языков. В 1997 году он ещё был в лучшей форме, но процесс его «заката» неудержимо происходил уже тогда — как впрочем и массы других языков (и Аляски, и других мест, где ещё сохранились малые языки). 

Если отвлечься от деталей, то на Аляске ситуация с коренными народами такая: на побережье живут в основном носители эскимосских языков, а во внутренних районах говорят на атабаскских языках. Эти атабаскские языки как правило довольно близкородственные между собой, особенно соседние. Видимо, до освоения Аляски русскими чётких этнических и, соответственно, языковых границ там не было (самоназваний особых нет: они просто называют себя «люди» в отличие от «нелюдей»). Соседние языки или языковые формы характеризуются некоторой степенью взаимопонятности, и там преобладал такой режим коммуникации, при котором каждый говорит на своём языке и в какой-то мере понимает другого. По-видимому, представители разных сообществ не занимались изучением соседних языков, тем более что контакты из-за значительных расстояний были редкими. 

Во второй половине XIX века верхнекускоквимцы, которыми я занимаюсь, приняли православие. Это, видимо, был двусторонний процесс: там появлялись отдельные русские миссионеры, но со стороны коренных жителей был и очень сильный самостоятельный стимул. Они воспринимали православие как часть хорошего конгломерата полезных вещей (таких как европейские продукты, чай, ружья и пр.). Всё это нужно было освоить, и они очень активно это освоили. По сути, они были единственным атабаскским народом внутренней Аляски, который стал полностью православным.

Эта чёткая приверженность православию сделала их обособленными и обусловила их этнические границы. У них было две деревни, в каждой из которых была церковь (так что можно сказать — два села), и вся жизнь сезонно фокусировалась вокруг этих населённых пунктов. Они уходили на охоту или на рыбалку, но по праздникам всегда собирались там. К началу XX века они явно представляли собой уже отдельную группу, но чёткого самоназвания у них и тогда не появилось. Сейчас их называют, собственно, «проживающие на Кускоквиме» — Dichinanek’ hwt’ana, но это чисто географическое наименование. Другие же атабаски к ним довольно близки, но подверглись христианизации со стороны более поздних миссионеров, католических или протестантских.

Верхнекускоквимский язык до сих пор является основным предметом моих аляскинских экспедиций. Казалось бы, уже прошло много лет, уже пора бы закончить, но я пытаюсь создать глобальное описание этого языка. Дело в том, что ни один из атабаскских языков Аляски не описан достаточно глубоко и подробно. По разным подсчётам, их от одиннадцати до тринадцати, но достаточно подробного грамматического описания и документации ни у одного из них нет. Ровно такое описание я и пытаюсь создать, делаю это практически один, и это занимает много времени. В этом году была восьмая экспедиция в этот язык, и у меня имеется уже достаточно длинная рукопись, которую нужно довести до того состояния, когда она будет готова к публикации.

Сейчас я анализирую аудиозаписи, которые были сделаны в 60‑е гг., когда этот язык активно использовался и были очень хорошие носители, которые не только родились, но и выросли и прожили всю жизнь, говоря в основном на этом языке. И всё же, напомню, на нём никогда не говорило больше трёхсот человек. Это маленькое сообщество: демография Аляски вообще такова, что большое население там поддерживаться не может. Большинство групп малочисленные, а эта особенно. Условия жизни достаточно суровые — видимо, столько людей эта среда могла прокормить. В докладах я иногда говорю, что эти триста человек занимали территорию, приблизительно равную по площади такой стране, как Швейцария или даже Австрия. В Европе на подобной территории живут миллионы людей. А здесь — примерно триста человек.

В этом году я занимался именно анализом текстов — в основном даже одного большого текста длительностью примерно час. Может показаться, что это немного, но любой человек, который когда-либо занимался расшифровкой устных текстов на экзотических языках, знает: на то, чтобы расшифровать одну минуту, уходит много часов рабочего времени с информантом. Возникает масса всяких неясностей, нужно многократно прослушивать один и тот же фрагмент. Иногда приходится возвращаться и переделывать то, что раньше вроде уже было разобрано. Чтобы понять, чтó там сказано (в том числе морфологическую форму), нужно обращаться к парадигмам, задавать вопросы о похожих, но не идентичных формах, и это иногда уводит в сторону. Да и носитель языка делает свои попутные замечания. На то, чтобы расшифровать такой текст, ушла практически вся экспедиция. 

Это чрезвычайно интересный документ о традиционных путешествиях охотника. Дело в том, что в традиционную эпоху, до современных средств перемещения и коммуникации, людям нужно было беспрерывно перемещаться в поисках пищи. Это было постоянное занятие в течение всего года: если его прервать, все неминуемо вымрут. Пища бегает не всюду, её нужно разыскивать. И все рассказы — о том, как люди плавали на лодках или, в холодное время года, ездили на санях с собачьими упряжками, шли на лыжах или перемещались ещё какими-то способами, а в процессе происходили разные истории. Текст, который я анализировал, был ровно таким рассказом об охотничьих приключениях одного конкретного человека.

Я работал с информантом, которому сейчас 75 лет — это Ник Алексиа, один из лучших оставшихся информантов этого языка, один из старейших представителей племени. Это человек, выросший в традиционных условиях, заставший весь уклад и образ жизни до современной эпохи — но при этом он полностью интегрирован в современную жизнь (в частности, пользуется всеми средствами связи). Как бы стоит одной ногой в невероятно далёком прошлом, а другой ногой в современной жизни. Я с ним провёл эти три недели, которые был в Николае. Каждый день мы работали по четыре-пять-шесть часов и в значительной мере преуспели. 

В самом рассказе обращает на себя внимание огромное количество «направительных наречий» (назовём их так). Есть две основные оси координат: вверх-вниз по склону и вверх-вниз по реке. Причём и то, и другое может быть как глобальным направлением, так и локальным. Глобальное — относительно высоких гор (всем известно, что вдалеке находятся горы, и относительно них любое движение в нашу сторону — это вниз по склону). Но если где-то здесь, в данной местности, есть небольшой «локальный» пригорок, то движение в ту же сторону может уже оказаться движением вверх по локальному склону. Аналогично с рекой.

Фрагмент рассказа с использованием многочисленных направительных наречий
Транскрипция и перевод:

Количество обозначающих направления терминов, которые могут встретиться буквально в одной клаузе, поражает — иногда по три-четыре таких словечка, которые указывают на различные аспекты и нюансы этого движения. Причём иногда с разных перспектив: с точки зрения рассказчика, с точки зрения участника событий, с некой объективной точки зрения. Разобраться в этом хитросплетении довольно сложно. Носитель языка, рассказывающий о событиях, которые происходили в другом месте и в другое время, выстраивает в голове довольно сложную «ментальную карту» всей этой местности, и слушатель его понимает в той мере, в какой он тоже в состоянии эту карту построить. А строится она при помощи каких-то намёков, и было удивительно, как мой информант успешно эти намёки извлекал — из своего знания ландшафта, из предшествующего контекста, из лексического значения или из грамматических значений каких-то морфем, которые есть в этом предложении. Это даже не арифметика, а сложная «географическая алгебра», и без этого на этом языке говорить практически невозможно. Описывая любое событие в физическом мире, нужно постоянно помещать его в эти координаты. Это одно из самых сильных впечатлений, которые у меня были.

Русский язык на Аляске

Кроме того, прямо начиная с нашей первой поездки в 1997 г., мы стали заниматься и другой темой. Это совершенно отдельная тема — сохранившиеся со времён Русской Америки формы русского языка на Аляске. Этим мы занимаемся вместе с Мирой Борисовной Бергельсон, а в последние годы также с Мариной Константиновной Раскладкиной. В основном мы все эти годы работали в деревне Нинильчик (это другая часть Аляски — полуостров Кенай). Местность гораздо более доступная по сравнению с Николаем: в Николай можно только прилететь, а в Нинильчик можно приехать на машине.

Русский язык исчезает в Нинильчике примерно так же, как верхнекускоквимский — в Николае, но как бы с опережением на поколение. То есть самые молодые люди, которые на нём сейчас говорят — это люди под девяносто и старше. Их осталось буквально несколько человек, одному из них в начале следующего года исполняется сто лет. В этом году мы много занимались разновидностями русского языка на Аляске. Поначалу мы как-то отдельно рассматривали нинильчикский диалект как особое явление, но постепенно мы поняли, что это всего лишь один из «островов большого архипелага». Было много мест на Аляске, где были разные формы аляскинского русского, просто этот «остров» оказался самым устойчивым и дольше всех тонул. А было много и других, и мы посетили несколько новых мест, где русский язык тоже использовался. Кстати, наша экспедиция проходила в рамках гранта РНФ (руководитель О. В. Ханина).

В первую очередь надо назвать остров Кадьяк, очень известное место. Там была первая столица Русской Америки. Он и сейчас является центром русской жизни, там находится очень известная православная семинария. И там мы нашли пару людей, которые являются носителями русского языка. Особенно с одним из них мы много работали — это человек по имени Билл Хартман, который, несмотря на такое чисто американское имя, вырос носителем русского языка в качестве первого и до школы никакого другого не знал. Замечательный информант, под 90 лет, и у него русский язык оказался довольно сохранен.

Ещё мы побывали на островах Прибылова, достаточно удалённых от материка островах, где живут алеуты. Это народ Аляски, который первым подвергся русскому влиянию: русские поначалу осваивали Алеутские острова и переселили алеутов на острова Прибылова (тогда необитаемые), чтобы они там охотились на морских животных. Там сохранилась популяция алеутов, русского языка уже никто из них не знает. Но ещё 20–30 лет назад там были люди, которые владели и алеутским, и русским. Русский язык на каком-то этапе был у них языком более престижным: в частности, на нём говорили священники, и какие-то люди могли со священником поговорить по-русски, тем самым как бы повышая свой собственный социальный статус. Потом всё вытеснил английский язык, алеутский пока остаётся (есть несколько человек очень пожилого возраста, которые им владеют), а русский ушёл на полтора поколения раньше. Тем не менее, мы встретили ряд людей, которые являются так называемыми «херитажными носителями» (иногда их называют rememberers) — они вспоминают какие-то словечки, выражения или хотя бы ситуации, в которых их родители (или, скорее, бабушки и дедушки) употребляли русский язык.

Нашей целью было понять социолингвистическую ситуацию многоязычия, которая там была, и как это многоязычие постепенно исчезало — чтобы хотя бы постфактум зафиксировать то, как разные языки использовались в разных ситуациях.