(вернуться к разделу «Воспоминания»)
Виктор Яковлевич Порхомовский, доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник отдела африканских языков.
Текст основан на интервью в рамках юбилейного цикла к 70-летию Института языкознания.
В Институте языкознания Академии наук я провёл всю свою сознательную жизнь. Я пришел сюда сразу после окончания Московского университета — Института восточных языков, сейчас он называется Институт стран Азии и Африки, по кафедре африканистики. Весной 1968 г. я получил диплом и осенью поступил в аспирантуру Института языкознания Академии наук. Проучился три года в аспирантуре, и в 1971 г. меня зачислили на работу младшим научным сотрудником в отдел (тогда сектор) африканских языков, где с тех пор я постоянно работаю.
Институт раньше располагался в переулочке рядом с Музеем изящных искусств имени Пушкина, напротив большого открытого бассейна «Москва», сейчас там восстановили Храм Христа Спасителя. Это была старинная усадьба князей Голицыных. Основное здание занимал Институт философии Академии наук. А наш институт располагался во дворе, в небольшом двухэтажном доме, бывшем служебном флигеле: уютный дворик, всё очень симпатично, только тесно. В нашем секторе столов было меньше, чем сотрудников, но как-то это никому не мешало. Был какой-то домашний уют.
С самого начала сектором заведовала Наталья Вениаминовна Охотина, фактически основательница в Москве африканского языкознания, одновременно она же руководила африканским языкознанием в Институте восточных языков. Когда я заканчивал университет, она меня пригласила в аспирантуру. Я подумал, что это будет там, в университете, однако она категорически сказала: нет, это будет в Институте языкознания. И вот когда я шёл туда в первый раз, то, честно говоря, немного побаивался: в университете уже всё знакомо и привычно, а тут все-таки Академия наук. Но в результате я очень рад, что Наталья Вениаминовна решила именно так, потому что для научной работы здесь, конечно, имелось намного больше возможностей.
В университете моим научным руководителем был наш преподаватель языка хауса Юрий Константинович Щеглов (хауса это мой основной африканский язык, но я там ещё и другие языки изучал). Юрий Константинович относился к самому молодому поколению тогдашней структурной лингвистики вместе со своим ближайшим другом Александром Константиновичем Жолковским, занимавшимся тогда языком сомали. Но когда меня зачислили в аспирантуру Института языкознания, Наталья Вениаминовна Охотина определила мне научным руководителем Арона Борисовича Долгопольского, выдающегося компаративиста, в круг интересов которого входили, в том числе, афразийские (семито-хамитские) языки. Хауса относится именно к этой семье языков, к ее чадской ветви. Так что в аспирантуре я начал заниматься сравнительно-историческим языкознанием, хотя моя дипломная работа была посвящена типологии глагола чадских языков. Эти занятия я продолжаю по настоящее время. Арон Борисович был одним из ведущих представителей того, что потом получило известность как Московская школа компаративистики. У её истоков стоял Владислав Маркович Иллич-Свитыч, погибший, к сожалению, в очень молодом возрасте. Его работу в рамках ностратического семинара продолжил Долгопольский, который стал его постоянным руководителем до отъезда из нашей страны. Затем этот семинар вел Владимир Антонович Дыбо.
Долгопольский на наших семинарах каждый год представлял новые реконструкции и новые этимологии, сделанные им за последнее время. Я вёл подробные записи, и в результате за нескольких лет у меня скопилась довольно толстая пачка заметок на бумаге в формате А4. Ностратические семинары стали потрясающей школой, потому что чуть ли не на уровне безусловных инстинктов вырабатывалось понимание того, что можно делать в компаративистике, а что нельзя, какие этимологии хорошие, а какие никуда не годятся. Эта школа имела для молодого поколения компаративистов очень большое значение; среди постоянных участников семинара были студенты, в дальнейшем ставшие крупными лингвистами, в частности, Сергей Анатольевич Старостин и Анна Владимировна Дыбо. Получили известность и многие другие слушатели семинара.
После защиты кандидатской диссертации в течение нескольких лет я участвовал в большой коллективной работе над сравнительно-историческим словарем афразийских (семито-хамитских) языков. Работу вела небольшая группа молодых исследователей, а руководителем и инициатором этого проекта был один из самых великих востоковедов не только нашей страны, но и всего мира, ленинградский / петербургский ученый Игорь Михайлович Дьяконов, крупнейший специалист по древним клинописным языкам Ближнего и Среднего Востока. Совместная работа с ним, сессии, на которых мы обсуждали каждую этимологию, — все это стало для нас большой научной школой, школой Дьяконова. Она хорошо известна в мире востоковедения.
Здесь следует объяснить, что отечественная африканистика как академическая и университетская дисциплина сформировалась в Ленинграде / Санкт-Петербурге, а московская африканистика возникла как ответвление от этого древа. Основателем африканских исследований в нашей стране был Дмитрий Алексеевич Ольдерогге, а его ученицу Н. В. Охотину командировали в Москву для организации изучения африканских языков. Я не буду здесь подробно описывать историю формирования московской африканистики. Это потребует освещения истории Академии наук, развивавшейся параллельно в обеих столицах, что далеко выходит за рамки настоящего очерка. Для африканистики переломным моментом стал 1960 г., провозглашенный ООН Годом Африки, когда в результате крушения колониальных империй на африканском континенте возникли многие молодые независимые государства, что послужило стимулом для создания у нас целой сети разнообразных академических и университетских центров, в том числе отдела африканских языков Института языкознания и кафедры африканистики МГУ. Эта история объясняет тесные человеческие и научные связи московских и ленинградских / петербургских африканистов, наши постоянные поездки в город на Неве. Именно благодаря этим контактам в самом начале своей жизни в науке я смог близко познакомиться с Д. А. Ольдерогге. По его инициативе я выступил в роли составителя и ответственного редактора большого коллективного труда «Африканское историческое языкознание»1. Знакомство с Ольдерогге позволило мне непосредственно ощутить то, что можно назвать духом времени. В двадцатые годы, будучи молодым научным сотрудником, он был направлен на стажировку в Европу, посетил ведущие научные центры Германии, Бельгии и Нидерландов. В качестве основателя и многолетнего руководителя африканских исследований в нашей стране он опирался на лучшие мировые традиции в этой области. Беседы с Дмитрием Алексеевичем открывали невероятные исторические горизонты.
В ходе этих поездок состоялась моя встреча с И. М. Дьяконовым, что дало мне замечательную возможность многолетней совместной научной работы и личного общения с великим ученым и выдающимся человеком и позволило под его неформальным руководством войти в такую интереснейшую научную сферу как древневосточная филология, где семитские и семито-хамитские (афразийские) исследования играли важнейшую роль, а он сам был признанным ведущим мировым специалистом в этой области. О таком проводнике в волшебный мир Древнего Востока можно было только мечтать. Мне довелось совместно Андреем Александровичем Королевым перевести на английский язык его монографию «Афразийские языки» (Afrasian languages), составившую эпоху в этой области сравнительно-исторического языкознания. Английский перевод был опубликован в серии «Языки народов Азии и Африки» издательства «Наука» в 1988 г.2, раньше, чем оригинальная русская версия. Отметим, что эта работа является новым вариантом его книги «Семито-хамитские языки», опубликованной по-русски и по-английски в 1965 г. в той же серии. Таким образом, вторая версия очень подробно представляет новые результаты как автора книги и его школы, так и зарубежных исследователей в области семито-хамитского (афразийского) языкознания за прошедшие два десятилетия. Этот период имел принципиальное значение для развития данной области языкознания, что и послужило основной причиной для написания монографии, так что она дает наглядную возможность сопоставления традиционных подходов к сравнительно-историческим семито-хамитским исследованиям и реконструкциям с новыми результатами, достигнутыми за это время.
Говоря об огромном научном вкладе И. М. Дьяконова в изучение Древнего Востока, нельзя не отметить его переводческую деятельность. И. М. Дьяконов обладал безусловным литературным даром, и издания его переводов важнейших древних текстов, сопровождаемые оригинальными аналитическими статьями и подробными содержательными комментариями, отражающими собственные научные достижения автора переводов, вошли в золотой фонд отечественной переводной литературы по Древнему Востоку; отметим здесь «Эпос о Гильгамеше», библейские книги «Песнь песней» и «Книгу Экклесиаст». Упомянем также изданные под его редакцией и с его вступительными статьями и комментариями переводы важнейших трудов в области истории письма и расшифровки древних письменностей.
Но пора уже вернуться в Москву. Институт языкознания вел активную жизнь и помимо науки. В частности, именно здесь возникла секция большого тенниса, организованная совместно с Институтом русского языка Академии наук. Мы занимались в Лужниках, в теннисном городке. Нашим тренером была Эдита Трофимовна Бовт, родная сестра знаменитой тогда звезды балета Виолетты Трофимовны Бовт, прима-балерины театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Она научила нас играть в теннис, и мы регулярно ходили к ней на занятия. Там я иногда играл с классиком отечественного языкознания Александром Александровичем Реформатским. Он приходил к нам на корт, откладывал свою неизменную палку, брал ракетку и шел отрабатывать удары справа и слева. Большой теннис сопровождал меня по жизни много десятилетий, даже в заграничных командировках; так, в Германии, в университете Байройта был свой теннисный клуб, и я стал его членом. Мне даже удалось играть в теннис в Сане, столице Йемена, где я провел некоторое время по пути на остров Сокотра, о чем будет сказано далее. Учитывая жаркий местный климат и условия высокогорья, это было настоящее боевое крещение.
Хочется упомянуть еще один эпизод активной жизни Института. В 70-е годы прошлого века многие наши сотрудники участвовали в качестве преподавателей в работе летних курсов повышения квалификации учителей русского языка и литературы в странах Восточной Европы. По инициативе руководителя группы психолингвистики Евгения Федоровича Тарасова я оказался в их числе. В моем случае это был город Варна в Болгарии, где в течение нескольких лет я вел практические занятия по русскому языку, а также читал лекции по психолингвистическим основам обучения русскому языку как иностранному. Помимо совершенно замечательного времени в полюбившейся мне стране, в двух шагах от знаменитого курорта «Золотые пески», этот эпизод открыл новые для меня перспективы в области языкознания. У меня к тому времени уже накопился достаточно разнообразный опыт занятий самыми разными языками, но никогда раньше я не занимался русистикой. Язык как объект преподавания иностранцам представляет собой особую систему, которую необходимо изучать специально, что особенно важно для преподавателей, носителей этого языка как родного. В качестве некоторой условной метафоры в случае русского языка можно сослаться на возможности лексико-семантического анализа знаменитой глокой куздры академика Льва Владимировича Щербы. При этом интересно отметить, что прагматические особенности речевой деятельности на родном языке в отличие от второго или третьего языка проявляются также в специфических ситуациях пословных переводов фольклорных текстов с неизученных бесписьменных языков, что требует отдельного рассмотрения в рамках психолингвистики. В обоих случаях, т.е. в преподавании языков и в пословных переводах, видимо, следует специально выделять ситуацию языковой компетенции истинных билингвов, т.е. владеющих двумя и более языками с раннего детства.
Нельзя не отметить, что у нас в институте существовал очень интересный коллектив самодеятельности, устраивались капустники. На мелодии популярных песен сочинялись тексты, которые составляли основу этих капустников. Сюжеты брались из классической литературы — это мог быть «Недоросль», «Горе от ума», всё что угодно. И самое большое удовольствие доставляло не столько само представление, сколько репетиции. Здесь я должен с особенной теплотой вспомнить Веронику Николаевну Телия, обаятельную, красивую молодую женщину. Она хорошо играла в теннис и тоже ходила на наши тренировки. Но если нас там поначалу обучали правильно держать ракетку, и мы подолгу стучали у стенки, как и положено новичкам, то она всё это уже умела делать. Она была неформальным художественным руководителем нашего самодеятельного театра. тогда эта работа над капустниками составляла особую часть жизни, где проявлялся какой-то «семейный» дух института. Сейчас, боюсь, это уже невозможно, потому что сама жизнь стала совсем иной. Я туда попал совершенно случайно, потому что никогда ни в каких самодеятельностях участвовать не хотел. Но ещё в школе ходил на уроки танцев, причём там были и чарльстон, и рок-н-ролл, а не только вальс, танго или фокстрот. И однажды в институте на каком-то вечере заметили, что я умею танцевать, и меня уговорили участвовать в капустниках с танцевальными номерами. Самое смешное, что когда мне предложили участвовать в представлениях, я сразу отказался. Но мой научный руководитель, активный участник институтской самодеятельности, категорически заявил, что это надо делать обязательно. И я очень горжусь своим театральным дебютом — ролью верблюда в пьесе «Горе от ума», так я начал свою артистическую карьеру. Вероника Телия была душой всего этого предприятия. Старшее поколение её, конечно, очень хорошо помнит, она тогда была совсем молодой. К сожалению, её уже несколько лет нет среди нас. Могу добавить, что Игорь Александрович Мельчук, который тогда работал в нашем институте, присвоил ей титул первой институтской красавицы.
Репетиции капустников были творческими, захватывающими. В них участвовали сотрудники, о которых трудно было заранее предполагать, что они имеют таланты сочинителей. Особенно остроумными были песни. Одними из основных авторов были Виктор Алексеевич Виноградов и Елена Михайловна Вольф — блестящий знаток романских языков, к сожалению, уже ушедшие из жизни. Причем мы так прославились, что нас приглашали на гастроли. Я помню, что на какие-то праздники мы выступали в Институте русского языка, в издательстве «Наука». Ну и в целом это, конечно, очень оживляло институтскую жизнь.
Еще один важный аспект культурной жизни института — детские праздники. Детской комиссией профкома заведовала Антонина Ивановна Коваль, прекрасный специалист по языку фула, душа этих праздников. Сложились традиции праздничных, особенно новогодних, представлений, в которых были заняты дети сотрудников института дошкольного и младшего школьного возраста, работал серьезный кружок рисования. Родители и просто взрослые сотрудники с удовольствием втягивались в эту деятельность, что способствовало созданию общей творческой и дружеской атмосферы. Мой сын также был участником этих представлений, так что воспоминания об этой особой сфере институтской жизни мне особенно дороги. Хочу здесь упомянуть, что сын Антонины Ивановны Андрей, активный член детского театрального коллектива, в юном возрасте страстно увлекался индейцами и создал вокруг себя особую индейскую атмосферу. Это увлечение переросло в серьезные занятия, так что теперь ставший директором нашего института Андрей Александрович Кибрик является известным специалистом по языкам Америки, постоянно ездит в экспедиции в места обитания их носителей, о чем в то время невозможно было и мечтать.
Расскажу еще об одном из моих самых ярких впечатлений от первых лет в институте. Здесь работал выдающийся специалист по индоевропейскому языкознанию, по древним индоевропейским языкам, Энвер Ахмедович Макаев, он был членом германского сектора. Сейчас его, конечно, помнит только самое старшее поколение. Это был супер-джентльмен, всегда очень корректный и сдержанный. Когда я стал бывать у него дома, то обнаружил, что он курит трубку, но публично он никогда этого себе не позволял, курил только сигареты. Энвер Ахмедович читал лекции для аспирантов по общему языкознанию. Это был человек совершенно космической эрудиции в том, что касалось культуры, искусства, литературы, философии, музыки. К нему можно было прийти, а у него на столике лежит томик какого-нибудь древнегреческого поэта, разумеется, в оригинале, которого он читал вечером перед сном. Мне повезло, что он принял меня как своего, хотя языки, которыми я занимался, были очень далеки от сферы его интересов. В течение тридцати лет, в том числе и много лет после его выхода на пенсию, я регулярно посещал его дом, и наши с ним беседы превратились для меня в удивительный, фантастический университет. Общение с Энвером Ахмедовичем Макаевым стало одним из самых замечательных событий в моей жизни.
Хочу также рассказать об одном памятном эпизоде. Директором института и председателем ученого совета тогда была Виктория Николаевна Ярцева. Дело было в самом начале 90-х годов, приближался день защиты моей докторской диссертации. Я случайно встретился с Викторией Николаевной в коридоре института, и она меня спросила, готов ли я к защите. Я говорю, Виктория Николаевна, время сложное, может быть, никто не придет. И вдруг Виктория Николаевна заявляет: «Как-то моя тетушка пошла в консерваторию на концерт Чайковского. У входа она увидела самого Чайковского, поздоровалась и спросила, «Петр Ильич, почему Вы не заходите?» А он ответил: «Может быть, никто не придет, зачем я туда пойду». Совершенно неожиданное впечатление — вот стоит Ярцева, один маленький шаг во времени, и возникает ее тетушка, и тут перед вами уже сам Петр Ильич Чайковский.
Что касается моих собственных научных проектов в Институте языкознания, то изначально это была компаративистика: историческая фонетика и этимологические исследования в рамках сравнительно-исторического словаря афразийских (семито-хамитских) языков; тема моей кандидатской диссертации — фонетическая реконструкция языков котоко, одной из групп чадских языков (это языки Западной Африки). Афразийская семья, к которой они относятся, включает как языки древнейших письменных памятников и самых продолжительных письменно-литературных традиций (древнеегипетский язык и многие семитские языки), так и многочисленные бесписьменные и младописьменные языки. Методологическим проблемам сравнительно-исторического изучения бесписьменных и младописьменных афразийских и чадских языков была посвящена моя докторская диссертация. В области исторической морфологии много лет спустя я сделал серьезную работу по реконструкции видо-временной глагольной системы семитских языков на основе использования методов диахронической типологии в рамках стандартной процедуры сравнительно-исторического языкознания. Следует также упомянуть работы в области проблем генеалогической классификации языков, а также формирования письменной нормы в младописьменных языках, прежде всего в языке хауса (совместно с Ю. Г. Суетиной).
Еще одно направление связано с научным сотрудничеством с Виктором Алексеевичем Виноградовым, директором нашего института около 10 лет и более 30 лет заведовавшим нашим отделом, и с ведущим мировым специалистом по языку фула Антониной Ивановной Коваль. Мы вели большую коллективную работу по социолингвистической типологии Западной Африки. В результате получилась книга, которая называется «Социолингвистическая типология». Мы её подготовили втроём: Виктор Алексеевич Виноградов, Антонина Ивановна Коваль и автор этих строк3. Сам процесс совместной работы доставлял огромное удовольствие: обсуждение всех деталей, общей структуры работы и т.д. Мы предложили новую оригинальную типологическую модель. Эта модель явно имела успех: наша книга выдержала четыре издания, по нашей модели защищались диссертации. Основной исходный объект нашего типологического анализа получил обозначение ‘коммуникативная среда’ (/ communicative milieu), в отличие от принятых в социолингвистике административных или ареальных единиц (страны, города, области и т.п.). Обязательными присутственными днями в институте тогда были вторник и четверг. Из-за тесноты серьезно работать в эти дни в помещении сектора было невозможно, поэтому для наших встреч была выбрана среда, которая, естественно, также получила наименование ‘коммуникативной среды’ (/ communicative Wednesday).
С В.А. Виноградовым в Болгарии
Большое место в моей жизни в Институте занимает научная и научно-организационная работа в Комиссии РАН по истории литературных языков. Эта комиссия была создана в нашем институте в конце 1970-х годов по инициативе и под руководством известного германиста Мирры Моисеевны Гухман. При ее создании меня назначили ученым секретарем, а с 1989 г. я являюсь постоянным сопредседателем этой комиссии сначала совместно с Наталией Николаевной Семенюк, а после ее кончины вплоть до настоящего времени с Ириной Игоревной Челышевой. Мы постоянно проводили круглые столы по заранее разработанной тематике, их материалы публиковались, также в рамках комиссии была опубликована серия из семи коллективных монографий, где последовательно рассматривались теоретические проблемы формирования и функционирования литературных языков. В настоящее время подготовлен очередной коллективный труд, который публикуется в виде серии статей.
Мне также довелось принять участие в подготовке фундаментального научного проекта, известного под названием «Языки мира». Виктория Николаевна Ярцева поручила Марине Андреевне Журинской [wiki] организовать разработку типовых схем для планируемого многотомного издания. Для этой работы Марина Андреевна пригласила Виктора Алексеевича Виноградова, выдающегося кельтолога Андрея Александровича Королева и меня. Работа проходила в форме многодневного коллективного мозгового штурма на квартире Марины. От этих наших сессий у меня остались самые теплые и глубокие воспоминания. В дальнейшей разработке типовых схем приняли участие наши коллеги В. П. Калыгин, Я. Г. Тестелец, И. Ш. Козинский.
Упомяну ещё два проекта. Один из них возник благодаря сотрудничеству с моим однокурсником по университету и другом, арабистом Виталием Вячеславовичем Наумкиным, сейчас он академик, лауреат Государственной премии, научный руководитель Института востоковедения, много лет был его директором. Ещё в 1970-е годы он стал пионером сокотрийских исследований. Сокотра — небольшой остров в Индийском океане, к югу от Аравии, принадлежащий Йемену. На нем распространен бесписьменный семитский язык, на котором говорят только жители этого острова. он многие десятилетия практически оставался недоступным для исследователей. И вот Наумкин во время длительной командировки в Йемен начал собирать там лексические материалы, записывать фольклорные сокотрийские тексты. Сам он историк, философ, исламовед и блестящий арабист. Во время своих приездов в Москву из Йемена он приходил с этими материалами ко мне, и я с ним работал практически как с информантом. Дело оказалось настолько интересным, что мы сконцентрировались на сокотрийских штудиях и выпустили совместное исследование «Очерки по этнолингвистике Сокотры»4, а также подготовили серию статей и докладов на международных конференциях. Бесписьменный сокотрийский язык сохранил некоторые архаические особенности в фонетике и морфологии, утраченные в классических семитских языках с древними письменными памятниками, что придавало этим занятиям особый интерес. Позже мы поехали на Сокотру уже вместе и там тоже занимались полевыми исследованиями. Это было захватывающее путешествие в уникальный изолированный мир с богатыми устными традициями и неповторимой природой. Одни драконовые деревья чего стоят. В рамках этих исследований мы представили серию докладов на ежегодных сессиях постоянной международной конференции «Seminar for Ababian studies», проходящих в Лондоне или в Оксфорде.
В сокотрийских горах. В гостях у шейха клана Дарьхи с академиком В. В. Наумкиным
На острове Сокотра. Драконовые деревья
Здесь я хочу отметить, что помимо тенниса, о чем я уже упоминал, я очень любил велосипед и старался использовать этот вид транспорта во время своих зарубежных поездок. Больше всего мне нравилось это в небольших тихих университетских городах, таких как Экс-ан-Прованс, Байройт, Лейден. Большие метрополии для этого не слишком удобны. Но мне удалось получить опыт велосипедной прогулки по Лондону во время приездов в Англию с докладами по сокотрийской тематике. Неожиданно это оказалось чистой авантюрой – велосипед в центре огромного города с левосторонним движением при полном отсутствии соответствующего опыта. К счастью, это обошлось без приключений.
Работая над терминами родства в сокотрийском языке, я очень увлекся этой темой, и в результате возник еще один проект — «Афразийские системы и термины родства». Над ним мы работали совместно с германским профессором Дмитрием Ибришимовым в Университете Байройта, где есть большой центр африканистики. Востоковед-филолог и первоклассный программист Валерий Геннадьевич Шешин разработал электронную базу данных и программу автоматического анализа систем и терминов родства. В этой области мы работали в течение нескольких лет, продолжаем и сейчас.
Полевая работа на острове Сокотра
Последние несколько лет я много работаю над темой стратегий перевода Библии на разные языки. Дело в том, что в текстах Ветхого Завета, которые создавались на протяжении многих столетий первого тысячелетия до нашей эры, отражаются религиозные, культурные и социальные реалии того времени, когда составлялись соответствующие тексты, и при переводе их на различные языки оказывается, что некоторые лексемы и пассажи странно выглядят в контексте более позднего монотеизма, иудейского и христианского. При этом в каноническом тексте BibliaHebraica нельзя менять ни одной буквы. Поэтому возникает вопрос, как переводить подобные фрагменты, сохранять оригинальный текст или изменять его в соответствии с принципами монотеизма. В версиях перевода Библии на разные языки используются различные подходы к решению этой проблемы. Кроме того, в традиционном иудаизме разработана четкая система для отдельных ситуаций — что написано и как следует это читать, она известна как «qere-ketiv», по-арамейски «читать и писать». Но в переводах вы не можете этим руководствоваться, вам приходится выбирать один какой-то вариант. Так, в иудаизме существует жесткий запрет на произнесение основного имени Верховного Единого Бога Израиля, которое на письме изображается последовательностью четырех согласных этого имени YHWH (т.н. тетраграмматон). Существует специальная традиция, как именно следует читать этот тетраграмматон в конкретных ситуациях. Но в переводах проблема передачи этого имени также решается по-разному. И вот мы стали работать в этой области с моим французским коллегой и другом, профессором Филиппом Кассюто из Университета Экс-Марсель в городе Экс-ан-Прованс, Франция, одним из признанных мировых авторитетов по библейскому ивриту. Мы разработали типологию стратегий перевода Ветхого Завета. У нас есть целая серия публикаций на эту тему. К глубочайшему сожалению внезапная преждевременная кончина Филиппа, последовавшая 2 марта 2020 г., прервала это многолетнее сотрудничество. Но работа по этой тематике продолжается, часто в соавторстве с различными коллегами — например, наши статьи на тему ранних французских переводов Ветхого Завета в соавторстве с ведущим специалистом по романскому языкознанию профессором Ириной Игоревной Челышевой. В рамках этих исследований мы рассматриваем переводы на различные африканские языки, на английский язык, в том числе и версию Библии Короля Иакова, а также на другие языки, как современные, так и древние. Я даже не мог предполагать, насколько глубокой и захватывающей окажется эта тема.
Хочу упомянуть еще один проект. В настоящее время по инициативе и под руководством Владимира Ниловича Саутова, замечательного арабиста, заместителя директора Института востоковедения РАН, ведется подготовка русского издания трудов выдающегося французского востоковеда Ренэ Дюссо (René Dussaud, 1868—1958), крупнейшего специалиста в области ближневосточной археологии и эпиграфики, истории религий, непременного секретаря Академии надписей и изящной словесности, директора Департамента восточных древностей Лувра, автора более двадцати научных монографий. Меня пригласили участвовать в этом проекте, что дает интереснейшую возможность увидеть таинственный мир Древнего Востока глазами этого знаменитого ученого.
Если сравнивать институт в прежние времена и сейчас, то, конечно, самое большое практическое изменение произошло, когда мы переехали в новое здание. Во-первых, у всех завелись свои письменные столы. Потом довольно быстро произошла компьютеризация, хотя и позже, чем в Европе. Помню, как я вообще познакомился с компьютерами — это было во Франции, в университете Ниццы. Профессор Робер Николаи, мой французский коллега, африканист, был энтузиастом программирования, и он сам на тогдашнем, ещё очень архаическом, уровне разработал специальную программу лингвистического анализа. Он показал её мне и говорит: «Вот, если хочешь, напиши что-нибудь», — а мне было страшно даже по клавишам постучать. И тут я понял, что так дальше жить невозможно — я филолог, а писать не умею. После возвращения в Москву я несколько месяцев потратил на то, чтобы научиться пользоваться компьютером и печатать вслепую всеми пальцами на разных клавиатурах, что сейчас мне очень облегчает жизнь. Какое-то время ситуация была такой: у них в Европе всё было достаточно компьютеризировано, а у нас еще почти ничего не было. А потом постепенно это стало налаживаться — благодаря грантам, фондам появились возможности покупать оборудование. И я вдруг обнаружил, что, поскольку мы вступили на этот путь с опозданием, наше техническое оснащение оказалось более передовым, чем то, что я видел в Германии, в университетах Франкфурта-на-Майне, Майнца или Байройта. Это, безусловно, весьма позитивное изменение, хотя, конечно, не только в рамках нашего института, а вообще изменение жизни в целом.
С д-ром Р. Легером и проф. Г. Юнграйтмайром, Франкфуртский университет им. Гете
И еще одна, тоже универсальная вещь. В прежние времена доступ к текущей научной литературе был чрезвычайно затрудненным. Конечно, библиотеки, особенно Фундаментальная библиотека общественных наук, Ленинская и Историческая библиотеки, Библиотека иностранной литературы выписывали довольно много различных изданий. Но там было и очень много лакун. С течением времени получать новые публикации становилось всё более и более затруднительным, а лакун возникало всё больше. Для современного поколения естественно написать в институтскую рассылку, нет ли у кого-нибудь в электронном виде такой-то книги или такой-то статьи, и это почти всегда находится. Также существуют электронные библиотеки. А тогда надо было или обращаться к коллегам за границей, или, когда вы едете туда, делать ксерокопии и их привозить, потому что в цифровом виде литературы ещё не существовало. Эта ситуация кардинальным образом изменилась. Ну и плюс появление интернета — теперь легко вести совместные исследования с коллегами из Франции, Германии, Италии и т.д., просто обмениваясь информацией в режиме текущего времени. И очень важно, что в нашем институте оказалось возможным идти в ногу со временем. Кроме того, еще с начала перестройки стала гораздо свободней ситуация с поездками за границу — часто приглашали читать лекции, участвовать в каких-то совместных проектах и в научных сессиях, и здесь в институте всегда к этому относились очень доброжелательно, всячески помогали и содействовали ещё до того, как появились официальные гранты на поездки.
Над кратером Везувия
В юбилейный год я хочу пожелать, чтобы все эти положительные достижения развивались и дальше. Хочу пожелать и немного большего. За последние годы пришло очень много новых сотрудников. Но если раньше была активная жизнь внутри института помимо собственно академической, то сейчас это не так. Я часто встречаю в коридорах института людей и не понимаю, наши это сотрудники или нет. Когда-то такое было невозможно. Конечно, время изменилось, и вспять его не повернешь. Тогда это происходило по многим причинам, в том числе таким, которые и не хотелось бы возвращать. Но безусловно наш институт по-прежнему остается замечательным местом и для научной работы, и просто для интеллектуальной жизни. И я хочу пожелать, чтобы это продолжалось.
Как уже было сказано, я много ездил в командировки в разные страны читать курсы лекций, работать в исследовательских проектах; я постоянно участвовал в различных конференциях, конгрессах, семинарах и дискуссиях в ведущих университетах и научных центрах Европы, был членом жюри по защите докторских диссертаций и присвоению ученых званий в университетах Франции и Германии. Особенно неожиданной оказалась моя поездка на Ближний Восток.
В самые последние годы существования СССР я впервые посетил Иерусалим по приглашению Иерусалимского университета, что также оставило сильнейшие впечатления. Тогда между нашими странами не было ни дипломатических отношений, ни прямых рейсов, так что летел я туда через Париж, визу получал в посольстве Нидерландов, а русская речь на улицах Иерусалима была тогда большой экзотикой. Естественно, что больше всего меня интересовали религиозные и исторические памятники Старого города. В ходе этого знакомства с достопримечательностями я оказался приглашенным на чашку чая настоятельницей женского католического монастыря Сестер Сиона, который находится в самом начале Via Dolorosa, т.е. пути, по которому согласно древней традиции Иисус нес свой крест на Голгофу. Настоятельница была родом из Южной Англии, а привела меня в этот монастырь шведская монахиня, доктор наук, работавшая в Институте Африки Иерусалимского университета, где я выступал с докладом. Я с ней познакомился годом раньше на конгрессе по эфиопским исследованиям в Париже. Она изучала историю христианской эфиопской общины Иерусалима. Именно она и знакомила меня со всеми достопримечательностями Старого города. Помимо этих двух почтенных дам на чаепитии присутствовала и пожилая монахиня, приехавшая из Норвегии. Чай нам подавала послушница из Румынии. По пути из монастыря в Храм Гроба Господня мы посетили и эфиопский монастырь, где меня познакомили с настоятелем. На это время пришлась первая интифада, город был совершенно пустым, без туристов, так что можно было спокойно и подробно изучать все святые места и достопримечательности.
Примерно в то же время большим сюрпризом стала первая поездка в Париж. Меня внезапно пригласили выступить с докладом на организованной ЮНЕСКО большой международной конференции по классификации африканских и карибских языков, которая происходила в их парижской резиденции, а заключительный банкет в фешенебельном Hôtel de Ville, в мэрии Парижа. Так на практике реализовалась известная шутка М. Жванецкого «мне в Париж по делу срочно». Вспоминается и одна из первых научных командировок в Европу, тогда еще в Восточную Германию, на Международную конференцию по африканской социолингвистике в Лейпциге в 1975 г., куда была приглашена делегация африканистов из нашего института в составе Н. В. Охотиной, В. А. Виноградова и автора этих строк.
Хочу также рассказать об одном поразительном эпизоде. Во время моих поездок по Европе особенно сильное впечатление на меня произвел зеленый луч. Случилось это во Франции, на берегу Атлантического океана. У Жюля Верна даже есть роман под названием «Зеленый луч». В нем описывается кругосветное путешествие в поисках зеленого луча, известного по легендам. Это редчайшее оптическое явление случается в океане, а также в Сахаре, в пустыне. Когда заходит солнце, а в сторону заката простирается открытое пространство, то мгновенно может возникнуть резкое преломление света в тот момент, когда солнечный диск опускается за горизонт. Оттуда вдруг вспыхивает яркий зеленый луч, пронзающий небо как луч лазера.
Я про это раньше ничего не слышал. А тут такая история. Мой друг, профессор Сорбонны Жерар Роке, в чьем семинаре я читал курс лекций по сравнительному языкознанию, пригласил меня к себе в гости. Его дом находится в Бретани, на побережье Атлантического океана. На знаменитом скоростном поезде мы приехали из Парижа в город Сен Мало, известную пиратскую столицу средневековья, сели в его автомобиль и поехали в Динар, небольшой городок, где он жил. Вдруг он помчался по узким и горбатым дорогам с безумной скоростью. Я ничего не понимал. И вот мы оказались на берегу океана, на крутом обрыве. И в этот момент яркий зеленый луч из почти утонувшего в океане солнечного диска распорол небо. Как будто кто-то повернул выключатель. Продолжалось это несколько секунд. Представляете, как мне повезло. Многие десятилетия и даже столетия путешественники и моряки старались понять, существует ли этот луч на самом деле, а для меня это получилось как по заказу.
Я очень люблю то, что называется «старые камни Европы», музеи, готические соборы и т.д. В 2016 г. меня пригласили выступить с научным докладом на пленарном заседании Академии надписей и изящной словесности в Париже, в историческом дворце Института Франции в центре Парижа на набережной Сены.
В фондах Академии надписей и изящной словесности, Париж, Институт Франции
Можно еще добавить, что с первых студенческих лет я увлекался синхронным переводом, прежде всего на конференциях и встречах Международной ассоциации писателей стран Азии и Африки, что позволило побывать во многих местах и странах Востока, куда едва ли могли меня привести академические занятия.
При этом мне никогда не хотелось расстаться с Институтом языкознания, у меня не было ни малейших колебаний на эту тему. Здесь необходимо отметить, что моя жизнь в востоковедении, как я уже говорил, началась в Институте восточных языков (ныне ИСАА) МГУ, где я проучился шесть лет (тогда там был шестилетний курс обучения), затем аспирантура и работа в Институте языкознания, где я и остался на всю жизнь. Но в дальнейшем я вернулся в ИСАА в качестве преподавателя, и вот уже около двадцати пяти лет являюсь профессором (по совместительству) на моей родной кафедре африканистики. так что вся моя жизнь оказалась тесно связанной с этими двумя научными центрами — отделом африканских языков Института языкознания РАН и кафедрой африканистики ИСАА МГУ.
В заключение хочу подчеркнуть еще одну вещь. За последние годы наш африканский отдел пережил очень серьезные изменения, во многом связанные с естественной сменой поколений. C приходом молодых коллег в отделе появилась научная проблематика, отражающая новейшие тренды современной лингвистики. Я даже думаю, что здесь уместно использовать в качестве метафоры терминологию Томаса Куна, когда он говорит о научной революции, т.е. о формировании новой научной парадигмы, или дисциплинарной матрицы. В этой связи необходимо вспомнить приход в наш сектор после окончания МГУ Владимира Александровича Плунгяна в качестве младшего научного сотрудника. Именно в нашем отделе началась научная жизнь этого видного отечественного лингвиста, члена Академии наук. Принципиально важная роль в процессе обновления принадлежит Андрею Болеславовичу Шлуинскому, заведующему нашим отделом и заместителю директора Института. Он организовал коллектив молодых лингвистов, причем существенная роль в их занятиях принадлежит регулярным полевым исследованиям в Западной Африке, работе с бесписьменными неизученными языками региона. Результаты этой работы обсуждаются в рамках постоянного Западноафриканского семинара, заседания которого неизменно происходят в помещении нашего отдела по утрам в субботу, что безусловно требует от участников большой самоотверженности. Остается только пожелать молодым коллегам всяческих успехов в этих нелегких, но весьма актуальных исследованиях.
- 1. Африканское историческое языкознание: Проблемы реконструкции. / Отв. ред. В. Я. Порхомовский. М.: Наука, 1987.
- 2. Diakonoff I. M. Afrasian languages. M.: Наука, 1988.
- 3. Виноградов В. А., Коваль А. И., Порхомовский В. Я. Социолингвистическая типология: Западная Африка. М.: Наука, 1984.
- 4. Наумкин В. В., Порхомовский В. Я. Очерки по этнолингвистике Сокотры. М.: Наука, 1981.