(вернуться к разделу «Воспоминания»)
Ирина Игоревна Челышева, доктор филологических наук, профессор, заведующая отделом индоевропейских языков и сектором романских языков.
Текст основан на интервью в рамках юбилейного цикла к 70-летию Института языкознания.
Я работаю в Институте языкознания с 15 декабря 1980 года, значит, вот-вот исполнится 38 лет1. Начало своей трудовой деятельности в институте я помню очень хорошо. Дело в том, что я пришла в Институт языкознания после окончания аспирантуры в МГУ — в отличие от многих моих коллег, я не училась здесь в аспирантуре и бывала в институте очень редко, может быть пару раз на семинаре по романским языкам, которые организовывала Елена Михайловна Вольф. И когда я уже была оформлена, наступил мой первый рабочий день, и наступил он в том здании, которое было у нас на Волхонке. Это было очень миниатюрное здание, где было очень тесно, достаточно темно и не очень понятно в плане ориентации в многочисленных переходах, дверях, комнатах и так далее. А наш сектор располагался на втором этаже, и значительную часть и без того малого количества света, которое туда проникало, перекрывали колонны.
Так вот, оказавшись у нас в секторе романских языков, я если не в первый, то на второй или третий день попала в довольно интересную ситуацию. Дело в том, что как раз 15 декабря 1980 года было 80-летие Василия Ивановича Абаева [wiki]. И все мои коллеги вдруг по мановению руки исчезли из сектора, поскольку они, о чем я тогда еще не очень хорошо знала, отправились в сектор иранских языков отмечать это 80-летие. Я осталась одна и думала, куда же они все пропали. Однако потом снизу, там, где происходило сие торжественное событие, стала доноситься музыка и даже оперное пение, поскольку кто-то из учеников Василия Ивановича Абаева, как выяснилось, стал оперным певцом. Как сейчас мне кажется, это была Эпиталама из оперы Рубинштейна «Нерон». Потом в наш сектор вбежал Борис Петрович Нарумов и, положив передо мною кусок торта на желтой каталожной карточке (коллеги прекрасно помнят эти карточки, огромное количество которых почему-то было в любом секторе), сказал «Это Вам!» и опять убежал. Я очень долго не могла понять, куда же это я попала.
В это время директором института был Георгий Владимирович Степанов, который являлся по совместительству и заведующим сектором романских языков. Таким образом, я как стажер-исследователь сектора постоянно контактировала непосредственно с дирекцией и с директором института. Недавно я уже выступала с воспоминаниями о Георгии Владимировиче Степанове, на презентации нового издания книги об отечественных лингвистах2, и не буду повторяться, но, конечно, это человек, о котором можно говорить очень много, потому что это был не только крупный ученый, но и крупная, незаурядная личность. Начинать работу в институте под руководством такого руководителя было и интересно, и ответственно.
Если говорить об общей характеристике тех условий работы, которые выпадали на долю совсем младшего сотрудника, я бы определила это так. Это было кидание в воду с целью обучения плавать, но с безусловной разнообразной поддержкой в тех случаях, если это плавание тебе как-то не удавалось. Что я имею в виду под словами «кидание в воду»? Буквально на второй день, после того, как я пришла, мне была выдана некая диссертация и было сказано: «Это поступило на отзыв ведущей организации»; также мне выдали несколько образцов отзывов со словами: «Если можно, что-нибудь сделайте». Я восприняла это как руководство к действию и сделала полностью весь отзыв, хотя, как выяснилось, от меня ожидали, что я только что-нибудь напишу или добавлю. Однако я сделала весь отзыв, включая подписи и заголовки. Таким образом выяснилось, что писать отзывы я уже быстренько научилась. Приведу еще один пример. Младших сотрудников иногда «одалживали» другим секторам для осуществления разных технических работ. Нынешнему поколению, знакомому с компьютерами, наверное, трудно себе представить, что такое делать редакторскую правку текста, напечатанного на машинке, — ее нужно делать максимально ясной, четкой, доступной и так далее, в том числе делать при этом разметку различных шрифтов. И вот меня отправили в сектор к германцам, где нужно было нечто сделать для какого-то сборника и где я тут же всё сделала неправильно, потому что меня никто этому не учил. Но Ольга Николаевна Селивёрстова с большим терпением посмотрела на то, что я там начеркала и накалякала, и сказала: «Вот это делается так-то». Потом мне еще раз это показал Борис Петрович Нарумов, и с тех пор я уже абсолютно точно знала, как это всё нужно делать. И так же было и в остальных случаях.
Буквально с первых дней пребывания в Институте языкознания, хотя я не сразу поняла, чем я хочу и чем я могу здесь заниматься, у меня было одно ощущение, которое не проходит до сих пор. Оно иногда было сильнее, иногда слабее, но ощущение это было такое, что мне интересно. Причем интересно по целому ряду параметров: и заниматься тем, чем я занимаюсь, если это касается непосредственно моих тем романского языкознания, и слушать то, чем я не занимаюсь и никогда не буду заниматься, но этим занимаются люди, чья специализация — совершенно другие языки и другие методы, и сопоставлять, поскольку, учитывая широту исследований в нашем институте, всегда можно найти что-то, пусть на тебя не похожее, но что в плане сопоставления дает тебе импульс для дальнейшего понимания или дальнейшего развития твоих собственных исследований.
Должна сказать, что у нас в секторе романских языков всегда была очень спокойная атмосфера, даже если мы иногда отличались и по характеру, и по подходам к работе, и просто по темпераменту. Елена Михайловна Вольф обладала удивительной способностью, оказавшись в секторе, вовлекать в свою работу всех, кто имел счастье или несчастье в данный момент оказаться рядом с ней. «Вот это вот, Ира, надо проверить», (Б. П. Нарумову:) «Боря, вот это вот надо перевести», (А. В. Супрун:) «Алевтина Васильевна, вот это вот надо посмотреть и, может быть, переделать», и так далее и тому подобное. Это, конечно, имело свои «за» и «против», но ощущение общей атмосферы благожелательности, которая была в нашем секторе, и надеюсь, сохраняется до сих пор, меня никогда не покидало.
В здании на Волхонке я проработала полгода, а летом 81-го мы перебрались сюда. И, надо сказать, что наш сектор один из немногих, которые никогда не меняли места своего расположения: мы находимся здесь с 81-го года и до сих пор. Георгий Владимирович Степанов, по-прежнему оставаясь директором, как-то так распорядился, что его собственный сектор оказался максимально удален от дирекции. Впрочем, заседать мы, как правило, отправлялись, как тогда выражались, к «шефу», то есть к Георгию Владимировичу, в те относительно нечастые моменты, когда он был свободен, — потому что, как мы знаем, он, будучи сначала заместителем академика-секретаря, а потом академиком-секретарем Отделения историко-филологических наук, конечно, был очень сильно вовлечен в эту работу.
Я должна сказать, что каждый из нас, занимаясь своими языками, всегда ощущал некое общероманское единство. Я очень благодарна Георгию Владимировичу Степанову за то, что он научил меня любить Испанию и всё испанское и относящееся к пиренейскому миру; Елене Михайловне Вольф — за Португалию, которая тоже мне на всю жизнь осталась довольно близкой; французский и наиболее близкий мне итальянский также всегда присутствовали в нашем секторе.
Поскольку я сюда пришла уже после аспирантуры, какие-то представления о работавших здесь исследователях у меня были, но в значительной мере я их представляла как авторов книг, и соответственно фамилия человека у меня ассоциировалась прежде всего с той или иной работой. У меня потом мои студенты, тоже, в частности, говорили: «Борис Петрович Нарумов, это который Словарь, да?» — и я говорю: «Да, это который Словарь»3. Вообще, вспоминая моих коллег, трудно выделить кого-то особенно. Это, конечно, и Григорий Владимирович Степанов, и Нина Давидовна Арутюнова, и Елена Михайловна Вольф. Я помню, как пришла в наш сектор Мирра Моисеевна Гухман и пригласила меня участвовать в комиссии по истории и теории литературных языков. Думаю, это была к ней просьба со стороны Георгия Владимировича, иначе бы вряд ли я дождалась такой чести буквально через несколько дней после поступления. Вспоминаются и не только сотрудники института. Например, Владимир Григорьевич Гак, про которого все французисты четко знали, что «Гак — это который Словарь4» и который очень много другое. И Юрий Сергеевич Степанов, опять же для французистов это «Юрий Сергеевич, который “Стилистика французского языка”», но, кроме того, он был прекрасным испанистом. Со многими этими людьми приходилось общаться не только в рамках сугубо научной, профессиональной деятельности — например, я с удовольствием вспоминаю и как мы ездили в Испанию целой большой делегацией в 1986-м году, и как мы ездили по пушкинским местам. Наличие в автобусе Вероники Николаевны Телия почти всегда предполагало, что скучно не будет. Я очень рада, что имела счастье встречаться с таким количеством интересных людей.
Мир, конечно, меняется и мы сами меняемся. Наверное, когда ты являешься, так сказать, самым младшим научным или даже еще не младшим научным сотрудником и волей-неволей смотришь на большую часть своих коллег снизу вверх, ты как-то иначе оцениваешь некоторые вещи, чем тогда, когда ты уже отработал довольно долго. Независимо от нас мы иногда оказываемся под влиянием не самых благоприятных ветров, в том числе и холодных. Какие-то сложности, конечно, возникли со временем: например, я не помню, чтобы у нас было такое количество отчетов и такое количество бумаг, как сейчас. С другой стороны, о чем говорить — те возможности, которые есть сейчас и с поездками, и с доступом к научным трудам, абсолютно несопоставимы с тем, что было раньше. Но я бы сказала, что основные принципы жизни нашего института не изменились. Я на это надеюсь. И мне будет жалко, если они когда-нибудь изменятся.
На гербе Парижа изображен кораблик, и под ним написан девиз: Fluctuat nec mergitur — «Волны бьют, а он не тонет». Хочется пожелать, чтобы те ветры, которые залетают нам извне, были для нас попутными, а не против движения.
Я считаю, что между поколениями в науке нет непроницаемых перегородок и противопоставление одного поколения другому — вещь достаточно неразумная. И, кстати, одно из достоинств общения в нашем институте — это одинаковое уважение ко всем сотрудникам независимо от из возраста и статуса. Тем не менее, сотрудникам старшего поколения, в юбилейный год я бы пожелала здоровья, больших и бо́льших возможностей для творческого труда. А вот сотрудникам младшего возраста я бы хотела пожелать следующего. Во все века лица старшего возраста говорили о том, как было хорошо раньше и как стало хуже теперь, какие были хорошие мы и насколько, если не хуже, то насколько иное младшее поколение. Так вот, в научной работе, на мой взгляд, очень важное: первое, четко знать, чего ты не знаешь, и на основании этого оценивать собственную работу. К сожалению, я сейчас очень часто сталкиваюсь с такой ситуацией, когда пишут: «Вот мы сделали, мы написали, мы впервые...» — но ты сначала посмотри, может кто-то это уже сделал. Второе — научная работа, как мне кажется, предполагает известную широту взглядов и некоторую душевную щедрость. Никогда не нужно пытаться выделять собственную специализацию, собственное направление исследования как превосходящее другие. Следует понимать, что научные исследования отличаются чрезвычайно большим диапазоном возможностей и что всегда будут люди, которые занимаются чем-то, чем ты или не занимаешься, или чего ты не знаешь. И это также очень ценно. И еще одно. У меня были студенты одного вуза, французисты, уже третий курс. Они не знали, кто такой Джотто. В этом, конечно, ничего страшного, нет, им этого Джотто не сдавать (а вот итальянистам я бы, наверное, этого не простила). Но очень бы хотелось, чтобы высокому уровню специальных знаний соответствовал не менее высокий уровень общей культуры. В конце концов мы все-таки филологи, даже если и лингвисты.
У меня есть любимый период в истории Италии и в истории итальянской культуры — Кватроченто, итальянское Возрождение. Итальянский гуманизм того времени не без оснований именуют филологическим гуманизмом. И вот был такой итальянский гуманист Эрмолао Барбаро, который избрал себе девизом следующее (заметьте, что это XV век, когда этот девиз выглядел несколько еретически): Duos agnosco dominos, Christum et litteras — «Двух Богов признаю, Христа и словесность». Отвлекаясь от теологической основы этого высказывания, обратите внимание, насколько высоко эти люди ценили занятие тем, что является основным предметом исследования для всех сотрудников нашего института!
- 1. Интервью, на котором основан этот текст, было записано в ноябре 2018 г.
- 2. Презентация книги «Отечественные лингвисты ХХ века» (М.: Издательский дом ЯСК, 2017) состоялась в Институте языкознания 1 февраля 2018 г.
- 3. «Испанско-русский словарь» под редакцией Б. П. Нарумова, выдержавший несколько изданий.
- 4. «Новый французско-русский словарь» под редакцией В. Г. Гака, также выдержавший множество изданий.