Актуальность исследования национально-культурной специфики картины мира признана в последнее время мировой наукой и практикой, что хорошо согласуется с общей тенденцией разных наук помещать культуру в центр теоретических построений, так или иначе связанных с изучением человека. В качестве примеров представляется достаточным назвать книги по культурно-исторической психологии как науке будущего [Коул 1997] и семиотическому анализу культур [Danesi & Perron 1999], а также отослать заинтересованного читателя к обзорным статьям многих зарубежных журналов, ставших доступными благодаря сети Интернет. Проблемы межкультурного и межнационального общения включены в перечень приоритетных направлений исследований недавно созданной Российской коммуникативной ассоциации, сотрудничающей с американской Национальной Коммуникативной Ассоциацией. Этническому самосознанию и этнической идентичности, «национальному характеру», влиянию фактора культуры на познавательные процессы (в том числе на восприятие, категоризацию, память) и на вербальное и невербальное общение и т.д. посвящаются специальные монографии и учебные пособия, см., например, [Российский менталитет 1997; Лебедева 1999]. Возникают новые направления исследований, обозначаемые терминами типа «этническая конфликтология» [Сорокин 1994], «этническая библиопсихология» и «этническая психолингвистика» [Сорокин 1998а: 19], «этнография общения» [Базылев 2000], «этнотранслятология» [Филология и культура 1999: 86], «этногерменевтика», «этнориторика», «этноконнотация», «когнитивная этнопсихолингвистика» [Когнитивная лингвистика 1998: 25, 30, 38]. К числу объектов лигвокультурологического изучения в последние годы добавились такие, как политический дискурс [Шейгал 2000], когнитивно-эмотивные метаморфозы текста, включая эмотивные лакуны [Томашева 1995; Шаховский и др. 1998] и т.д. В межвузовских сборниках научных трудов все большее место занимают статьи, посвященные диалогу культур, национальным реалиям, роли фонового материала в овладении изучаемым языком и т.п., см., например, [Иностранные языки 1999]; становится популярным выделение тематических разделов типа «Языковой знак и этническое сознание» [Реальность 1999], «Культурные концепты: проблема ценностей / проблема обозначения / проблема понимания» [Языковая личность 1996].
Ознакомление с содержанием публикуемых по этой проблематике работ создает впечатление, что, во-первых, подтвердилась справедливость высказываний М.М. Копыленко о том, что предмет этнолингвистики нередко сужается до так называемой «этнокультурной» лексики и фразеологии, в которых этнос отображается наиболее ярко, в то время как на самом деле «он включает все то, в чем находит отражение идиоэтничность…, в том числе народный менталитет» [Копыленко 1995: 19]. Во-вторых, четко определилась тенденция расширения предмета этнолингвистики в указанном М.М. Копыленко направлении (в том числе через исследование так называемого «языкового сознания»), что можно наблюдать в последние годы в материалах некоторых конференций и симпозиумов, тематических сборников, монографий, а также кандидатских и докторских диссертаций. В-третьих, наряду с лавиной работ преимущественно практической ориентации, нацеленных на описание отдельных фактов той или иной культуры или на сопоставительный анализ языковых явлений в двух или более культурах, появился ряд серьезных публикаций теоретического плана, позволяющих прогнозировать некоторые направления дальнейшего развития проблематики исследований языка в контексте культуры.
Следует, прежде всего, отметить, что к рассмотрению национально-культурной специфики тех или иных аспектов или фрагментов картины мира исследователи подходят с разных позиций: одни берут за исходное язык, анализируют установленные факты межъязыкового сходства или расхождений через призму языковой системности и говорят о языковой картине мира; для других исходной является культура, языковое сознание членов определенной лингвокультурной общности, а в центре внимания оказывается образ мира. Нередки случаи, когда принципиальные различия между этими двумя подходами попросту не замечаются или когда декларируемое исследование образа мира фактически подменяется описанием языковой картины мира с позиций системы языка. Поскольку ниже речь пойдет об исследованиях, выполненных с позиций разных подходов, представляется оправданным в качестве нейтрального использовать термин «картина мира», сопровождая его уточнением «языковая» или заменяя слово «картина» на слово «образ».
Как бы то ни было, нельзя не признать, что постепенно происходит осознание необходимости решительной переориентации подобных исследований с сопоставительного анализа языковых систем на изучение национально-культурной специфики реального функционирования языка и увязываемых с ним культурных ценностей, языкового сознания, языковой/лингвокультурной компетенции и т.п. Так В.Н. Телия определяет предмет лингвокультурологии как изучение и описание культурной семантики языковых знаков (номинативного инвентаря и текстов) в их живом, синхронно действующем употреблении, отображающем культурно-национальную ментальность носителей языка [Телия 1999: 14]. При этом указывается, что интерактивные процессы взаимодействия двух семиотических систем (языка и культуры) исследуются с позиций культурно-языковой компетенции говорящего/слушающего; экспликация когнитивных процедур, осуществляемых субъектом при интерпретации культурно значимой референции языковых знаков, проводится на материале живого функционирования языка в дискурсах разных типов с целью изучения «культурного самосознания, или ментальности, как отдельного субъекта, так и сообщества в его полифонической цельности» [Телия 1999: 15].
Нетрудно заметить, что подобный ракурс — весьма современный и актуальный — останется пустой декларацией при попытках оставаться в рамках лингвистики или даже этнолингвистики, поскольку реализация поставленных В.Н. Телией задач требует комплексного подхода к исследуемым фактам с позиций семиотики, лингвистики, психолингвистики, психологии, социологии, культурологии и т.д. с применением специально разработанных методов. Ближе всего к такому подходу стоит этнопсихолингвистика. Рассмотрим, что в настоящее время понимается под этнопсихолингвистикой и в какой мере научные изыскания последних лет способствуют решению стоящих перед этой наукой
задач.
А.А. Леонтьев определяет этнопсихолингвистику как область психолингвистики, изучающую национально-культурную вариантность в речевых операциях, речевых действиях и целостных актах речевой деятельности, в языковом сознании (под которым он понимает когнитивное использование языка и функционально эквивалентных ему других знаковых систем), а также во внешней и внутренней организации процессов речевого общения [Леонтьев 1997: 192]. А.А. Леонтьев обсуждает проблемы этнопсихолингвистической детерминации речевой деятельности, языкового сознания, особенностей общения и т.д.
Ю.А. Сорокин считает этнопсихолингвистику продуктом взаимодополнительности культурологии и психолингвистики — новой «креолизированной» дисциплиной, ориентированной на изучение вербальных и невербальных словарей и грамматик этнического поведения, а также на контрастивное сопоставление «текстов» (лингвокультурных сценариев и матриц), обслуживающих тот или иной этнос [Сорокин 1994: 4]. Он трактует этнос как глобальную коммуникационную сеть, внутри которой происходит циркуляция культурем/менталем. Последние характеризуются гомогенностью, стабильностью и телеологичностью, сигнализируя о способах сеимотико-культурологической защиты, позволяющей лингвокультурной общности сохранять свою уникальность и целостность [Там же: 8-9]. Ю.С. Сорокин указывает также, что ядром предметной области этнопсихолингвистики является «идеологическая семантика» (т.е. семантика генезиса и взаимосвязи значений), «надстраивающаяся» над «технической семантикой», с учетом взаимодействия и взаимозависимости и идеологических, и технических семантем [Сорокин 1998: 123]. По его мнению, для оптимизации процесса взаимодействия языков и культур необходима «реконструкция „внутренней формы“ культурем, транслируемых из одной лингвокультурной общности в другую и существующих, прежде всего, как специфический набор технических семантем» [Сорокин 1998а: 124]. В качестве одного из разделов этнопсихолингвистики Ю.А. Сорокин выделяет этническую конфликтологию, изучающую механизмы защиты этносов, а также факторы и условия, «способствующие или препятствующие мене или метисации вербального и невербального поведения, возможных на стыках каких-либо (по крайней мере, двух) этнических ниш» [Сорокин 1994: 5].
Рассматривая текст как источник культурологической информации, Ю.А. Сорокин указывает, что для культуроведения представляет интерес сравнение менталитета двух лингвокультурных общностей с целью выявления различий и совпадений между ними [Сорокин 1998а: 17]. Сигналами специфики лингвокультурной общности являются лакуны, которые разграничиваются на конфронтативные лакуны, обусловленные «дрейфом» двух различных культур, и контрастивные лакуны, вызванные сдвигом внутри одной и той же культуры. Изучение лакун необходимо для разных целей, в том числе для перевода, который трактуется Ю.А. Сорокиным как форма существования семиотического опыта одной лингвокультурной общности в знаковых средствах другой лингвокультурной общности [Сорокин 1998а: 31]. В этой связи он вводит понятие переводного текста-ментефакта, изоморфного исходному тексту и принадлежащего соответствующей культуре.
Нетрудно заметить, что с рассмотренных выше позиций, во-первых, сфера интересов этнопсихолингвистики оказывается весьма широкой, во-вторых, для решения стоящих перед этой наукой задач становится неотложным обсуждение многих теоретических проблем, по меньшей мере часть которых остается неразрешимой в рамках лингвистики, психолингвистики, культурологии и т.п., взятых самих по себе, в качестве отдельных наук, замыкающихся в прокрустовом ложе принятых в соответствующей науке постулатов. Однако представляется важным подчеркнуть, что требуется не «креолизированная дисциплина», а новый интегративный подход, способный творчески синтезировать новейшие результаты теоретических и экспериментальных изысканий в разных областях науки о человеке. При этом должно произойти своеобразное возвращение разных наук из заоблачных высот абстрагирования и от препарирования оторванных от человека продуктов такого абстрагирования к живому человеку, функционирующему в реальных условиях культуры.
Разработка подобного подхода — дело будущего, но уже теперь имеются определенные предпосылки для «нащупывания» возможных путей приближения к этому через обсуждение некоторых теоретических проблем и/или исследование тех или иных фактов, входящих в сферу интересов этнопсихолингвистики.
Так, Е.Ф. Тарасов [1996; 1998] разрабатывает основы теории межкультурного общения как частного случая теории речевого общения, акцентируя внимание на том, что главной причиной непонимания при межкультурном общении является не различие языков, а различие национальных сознаний коммуникантов [Тарасов 1996: 8], при этом диалог культур представляет собой не столько общение разных сознаний, сколько общение образов разных культур в рамках одного сознания. Поскольку понять новое можно только через известное старое [Там же: 9], Е.Ф. Тарасов дает определение образов сознания как совокупности требующих овнешнения (т.е. интерсубъектной формы их существования) перцептивных и концептуальных знаний личности об объекте реального мира, а также справедливо указывает на то, что искажение образов сознания в их овнешнениях и описание неосознаваемых или не полностью осознаваемых слоев сознания составляют особые трудности их описания [Там же: 17-18]. Входящие в образ сознания неосознаваемые знания, могут получить овнешнение в результатах ассоциативного эксперимента.
Е.Ф. Тарасов останавливается также на некоторых гипотезах относительно механизмов восприятия чужой культуры, которая обычно трактуется как «отклоняющаяся от нормы» (т.е. от своей культуры), а это ведет к постижению образов иной культуры либо через поиск «эквивалентного» образа своей культуры, что ограничивается манипулированием старым знанием, либо через поиск различий в образах своей и чужой культур и рефлексию над выявляемыми различиями, что ведет к выработке нового знания. Е.Ф. Тарасов особо подчеркивает, что умственный образ предмета, перенесенного из одной культуры в другую, всегда несет в себе элементы национально-культурной специфики, поскольку новые знания о чужой культуре конструируются из старых знаний субъекта анализа [Тарасов 1996: 19]. В работе [Тарасов 1998: 33] этот тезис получает дальнейшее развитие в иной плоскости: в познавательных процессах культурные предметы открываются человеку разными сторонами, при этом понимание их природных и функциональных качеств не составляет особых трудностей для носителей разных культур, в то время как знаковый, символический характер системных качеств культурных предметов открыт только носителю соответствующей национальной культуры. Отсюда следует вывод, что знаковые свойства культурных предметов являются основной проблемой теории межкультурного общения [Op. cit.: 34]. Обратим внимание на то, что тем самым подчеркивается роль семиотического аспекта исследуемых фактов.
Построение нового концептуального аппарата для анализа динамики межкультурного общения составило задачу системно-семиотического исследования И.Э. Клюканова [1998; 1999], который трактует семиозис как перевод, создающий разнонаправленный и многомерный коммуникативный универсум — силовое поле. Это поле находится в состоянии равновесия, если разница потенциалов между взаимодействующими субъектами незначительна и если коммуникативная дистрибуция задействованных во взаимодействии знаков приблизительно равна, но оно теряет относительное равновесие в случаях, когда разница потенциалов между взаимодействующими субъектами и коммуникативная дистрибуция знаков становятся критическими; крайняя разбалансированность силового поля наступает, когда лишь одна культура может оценить определенный знак, поскольку он отсутствует в другой культуре. При таком подходе наряду с учетом специфики семиозиса обосновывается необходимость рассмотрения не отдельных фактов, а фактов, включенных в коммуникативный универсум, обладающий собственными свойствами и закономерностями функционирования.
При обсуждении различных аспектов межкультурного общения в научном обиходе стали широко использоваться термины «концепт», «культурный концепт», «концептуальная картина мира», «языковое сознание», «языковая личность», «языковая картина мира», «менталитет», «этнотип» и т.п., что находит отображение в названиях и содержании материалов симпозиумов, конференций, тематических сборников, а также в тематике диссертационных исследований и семинаров. Так, проблеме языкового сознания посвящен ряд симпозиумов по психолингвистике с особым акцентированием внимания на национальной картине мира [Тезисы 1988], межкультурном взаимодействии [Психолингвистика 1991], межкультурном общении и образе мира [ХП международный симпозиум 1997], межкультурном подходе к анализу языкового сознания [Языковое сознание 2000] и т.п., см. также публикации материалов семинара по этой проблематике [Этнокультурная специфика 1996; Языковое сознание 1998]. К сожалению, остается широко распространенной (особенно в тезисах конференций) простая замена терминов на более современные (иногда просто «модные»); использование терминов психолингвистики и психологии нередко сопровождается контекстами, из которых видно, что в эти термины вкладывается иное содержание, полностью соответствующее лингвистическим представлениям и постулатам. Например, ряд авторов стал называть концептом то, что ранее называли понятием, т.е. имеет место сущностная подмена, создающая лишь видимость новизны исследования, что опять-таки свидетельствует о безотлагательной необходимости разработки теории, способной определить и объяснить важность разграничения и корректного употребления подобных терминов.
Попытки более четко определит те или иные термины (в том числе «концепт», «образы сознания» и т.д.), а также осмыслить некоторые вопросы теории взаимоотношений между языком, сознанием и культурой делаются с разных позиций. Так, в работе [Стернин, Быкова 1998] детерминационные отношения между языком и сознанием рассматриваются со стороны языка, в центре внимания авторов оказывается соотношение языковых (как внутриязыковых, так и межъязыковых) лакун и их концептуальных коррелятов. Исходя из признания множественности форм отражения действительности в сознании человека, И.А. Стернин и Г.В. Быкова разграничивают три принципиальной разновидности мыслительных образов (концептов), связанных с лексическими единицами разных типов: представления (обобщенные чувственно-наглядные образы предметов или явлений), гештальты (комплексные, целостные функциональные структуры, упорядочивающие многообразие отдельных явлений в сознании) и понятия (результаты рационального отображения основных, наиболее общих, существенных признаков предмета). Эти виды концептов соответствуют разным уровням мыслительной абстракции, тесно переплетаются в мыслительной и коммуникативной деятельности человека и могут быть связанными с одним и тем же словом, по-разному проявляясь в зависимости от конкретных условий. Концепты могут быть номинированными, т.е. увязываемыми с общепринятым языковым выражением через слово или фразеосочетание, или неноминированными — обнаруживающимися через группы и классы слов (сюда относятся понятийные категории, скрытые категории, классификационные концепты) или не представленные в лексико-фразеологической системе языка (так называемые внутриязыковые лакуны).
И.А. Стернин и Г.В. Быкова исходят из того, что все виды концептов функционируют в сознании носителей языка и культуры вне непосредственной связи со словом — на базе универсального предметного кода. Отсюда при обсуждении проблемы межъязыковой безэквивалентности логично вытекает вопрос: «свидетельствует ли отсутствие лексической единицы в одном из сравниваемых языков об отсутствии концепта в сознании народа, говорящего на этом языке?» [Стернин, Быкова 1998: 64]. На примерах сравнения фактов номинирования/неноминирования некоторых концептов средствами русского, английского и немецкого языков авторы приходят к выводу об ошибочности мнения об обязательности лексической объективации концепта, при этом подчеркивается, что «национальная специфика мышления производна не от языка, а от реальной действительности, язык же только отражает в своей семантике и называет те различия, которые оказываются коммуникативно-релевантными для народа в силу тех или иных причин» [Op. cit.: 66]. В случаях межъязыковой лакунарности говорить об отсутствии концепта можно только применительно к мотивированным лакунам, связанным с отсутствием в некоторой культуре тех или иных предметов или явлений.
Н.В. Уфимцева [1996] исходит из понятий этнического сознания и культурных стереотипов, через которые можно проследить общие черты в видении мира представителями некоторого этноса; при этом признается, что анализ ассоциативных словарей выступает как способ выявления образов сознания носителей разных культур, в результате чего ядро языкового сознания русских (по результатам анализа «Русского ассоциативного словаря» [РАС 1994–1998]) детально сопоставляется с ядром языкового сознания англичан (по материалам «Ассоциативного Тезауруса английского языка» [Kiss et al. 1972]). В работе [Уфимцева 1998] дальнейший анализ сопоставляемых фактов предваряется теоретическим рассмотрением роли этнических корней в жизни человека, дается детальный обзор трактовок специфики русского национального характера в работах отечественных авторов, приводятся результаты исследований образа себя у русских по работам этнических психологов, социологов, социальных психологов, а также выделенные К. Касьяновой социокультурные архетипы русских.
В.А. Пищальникова [2000] справедливо указывает на отсутствие однозначной интерпретации понятия менталитета, который чаще всего приравнивается к массовому сознанию или увязывается со спецификой отражения внешнего мира у носителей разных языков и культур; при этом наблюдается также отождествление понятий «когнитивный» и «ментальный», что ведет к еще большей терминологической неупорядоченности.
С позиций когнитологии как науки «о системах репрезентации знаний и обработке информации, приходящей к человеку по разным каналам», в названной работе делается вывод, что «содержание менталитета заключается в когнитивной сфере и определяется прежде всего знаниями, которыми владеет общность. Язык же, будучи универсальным средством хранения, формирования и представления знания разного уровня, выступает объектом анализа при изучении менталитета, поскольку другого способа обнаружения содержания психических образований у нас нет» [Пищальникова 2000: 189]. Такая формулировка дает основания для разных прочтений, в том числе — «удобных» для тех, кто убежден в достаточности лингвистического подхода к исследованию национальной картины мира. Это побуждает остановиться несколько подробнее на ряде положений этого абзаца и на вытекающих из них следствиях.
Прежде всего следует подчеркнуть, что система репрезентации знаний предполагает наличие различных форм и способов репрезентации разнородных знаний (в том числе — декларативного и процедурного типов), а информация, приходящая к человеку по разным каналам, далеко не ограничивается тем, что человек получает через язык.
Уточнение «прежде всего» позволяет предположить, что в данном случае допускается расширение содержания менталитета за счет чего-то в дополнение к знаниям. Думается, что нередко наблюдающееся сведение психической жизни человека к четко сформулированным и строго логически упорядоченным знаниям является данью логико-рационалистической традиции, отрывающей живого, переживающего и оценивающего человека от перцептивно-когнитивно-аффективных корней того, что получает именование через языковые средства.
В.И. Карасик [Карасик 1999] акцентирует внимание на том, что в структуре языковой личности особое место принадлежит ценностям как наиболее фундаментальным характеристикам культуры, высшим ориентирам поведения. В связи с этим в названной работе предлагается ценностная модель картины мира, выступающая в качестве аспекта языковой картины мира. Система исследовательских процедур для выявления культурных доминант в том или ином языке, включающая наблюдение и эксперимент и дополняемая данными культурологии, истории, психологии, этнографии, нацелена на обнаружение смыслового потенциала различных сторон концептов в соответствующей культуре. При этом В.И. Карасик исходит из интегративной трактовки концепта, предложенной в работе [Ляпин 1996]: речь идет о многомерном культурно-значимом социопсихическом образовании, в котором выделяются как рациональный, так и эмоциональный, как абстрактный, так и конкретный компоненты. Проведенный В.И. Карасиком анализ словарей русского, английского и немецкого языков показал, что культурные доминанты можно выделить и измерить через картирование соответствующих лексических и фразеологических групп и сопоставление ценностных суждений, которые вытекают из стереотипов поведения и зафиксированы в значениях слов, устойчивых выражениях, прецедентных текстах.
Следует отметить, что изучение разных проявлений прецедентности становится в последнее время все более популярным. Так, исследование Д.Б. Гудкова направлено на верификацию гипотезы о существовании когнитивной базы лингвокультурного сообщества, основными составляющими которой являются прецедентные феномены национального уровня прецедентности [Гудков 1999а; 1999б]. Прецедентные феномены в связи с проявлениями национального языкового сознания при восприятии текстов рассматривает В.В. Красных [1998; 1999]. Можно прогнозировать активизацию межкультурных исследований, нацеленных на выявление особенностей взаимопонимания при общении в случаях, когда имеют место лакуны или расхождения в интерпретации одних и тех же прецедентных феноменов носителями разных языков и культур.
Исследования в области языкового сознания, менталитета, концептов и т.п. ведутся ныне не только и не столько на материале словарных дефиниций или фразеологизмов, извлекаемых из словарей (толковых или двуязычных, словарей синонимов, антонимов, фразеологизмов и т.д.), или на материале целых текстов и /или выбираемых из них сравнений и эпитетов, но и со все более широким использованием экспериментов. Прав Л.А. Шейман [1999: 298-299] в том, что для изучения идиоэтнических образов языка и культуры необходимы разнообразные источники и способы работы над ними с учетом многих факторов.
Ю.А.Сорокин особо останавливается на вопросе этнопсихолингвистических методов исследования, эффективность которых можно считать доказанной: ассоциативного, шкалирования, установления меры лакунизации одного семиотического продукта относительно другого, фоносемантического, сопоставления одного речевого и неречевого этикета с другим, одной эмотивной парадигматики и синтагматики/стилистики с другой [Сорокин 1994: 8]. Использование этих методов сопровождается попытками теоретического осмысления обнаруживаемых феноменов. Так, при анализе структуры ассоциативных полей ряда слов у детей дошкольного и младшего школьного возраста — носителей одного (русского, башкирского или татарского), двух (русского и башкирского, русского и татарского) или трех (русского, татарского и башкирского) языков в исследовании Э.А. Салиховой [1999] используется модель структуры образа сознания, предложенная Ф.Е. Василюком [1993]. Проблема опосредованности образа мира предметными значениями, отображающими общественно-исторический опыт носителей языкового сознания, находится в центре внимания Б.В. Дашиевой [1999]. Взаимодействие четырех уровней языковой реальности (внутритекстовой системы, речевого континуума, языкового сознания и подсознания) учитывается в экспериментальном исследовании У.М. Трофимовой [1999]. Роль фонетического строя высказывания в формировании этнотипа носителей разных языков рассматривает Цзян Ямин [1996]. В качестве одного из новых акцентов при организации экспериментов и обработке полученных материалов выступает строгое соблюдение гендерного подхода, в том числе с применением перекрестных оценок (женщина глазами мужчины и наоборот, портрет представителя своей культуры в противовес портрету представителя чужой культуры и т.п.), см., например, [Дмитрюк 2000]. Большим подспорьем для межкультурных сопоставлений явилась публикация многотомного «Русского ассоциативного словаря» [РАС 1994-1998], а также ряда других словарей — ассоциативных и лингвостановедческих, см., например, [Дмитрюк 1998; Лингвострановедческий словарь 1999]. В качестве примера анализа языкового сознания по материалам РАС выступает и упоминавшееся выше исследование Н.В. Уфимцевой [1996; 1998].
Одним из популярных направлений экспериментальных межкультурных исследований стало в последние годы изучение соматологических полей (полей названий человеческого тела), этнических и институциональных портретов и автопортретов. Соматикон трактуется Ю.А. Сорокиным как «совокупность соответствующих психоглосс, автообразов, позволяющих личности рассматривать себя, свой витальный и ментальный мир как единое целое» [Сорокин 1998б: 36]. Теоретическое обоснование важности соматикона как лигвокогнитивной / интеллектуально-психической данности, оказывающей влияние на все уровни функционирования языковой личности, которое дается в работах Ю.А. Сорокина [1994; 1998а], хорошо согласуется с идеями корпореальной семантики [Ruthrof 1998; 2000], с требованиями учета влияния «телесного» на «душевное» и наоборот, в исследованиях значения слова [Hardy 1998] и с результатами нейрологических исследований [Damasio 1995], возвращая нас к идеям Гиппократа, провозглашавшего взаимодействие «Души» и «Тела». К числу полученных разными авторами результатов относятся соматологические портреты носителей различных языков и культур: армян, грузин, казахов, китайцев, ливанцев, русских, татар, якутов, японцев, и т.д. (см., например, [Дмитрюк 2000; Габышева 1998; Курбангалиева 1998; Мруэ 1998; Нгуен Дык Тон, Ли Тоан Тханг 1988; Сорокин 1999; Сорокин, Митамура Маки 1996; Трофимова 1996, 1999]).
Акцентирование внимания на необходимости полевого подхода в межъязыковых сопоставлениях характерно и для исследований, авторы которых реализуют системно-языковой подход и пользуются преимущественно информацией, извлекаемой из словарей и текстов. Например, сопоставительное исследование лексико-фразеологического поля «Биологическое существование человека» на материале русского и английского языков позволило В.Б. Гольдберг [2000а; 2000б] сделать интересные наблюдения относительно национально-культурной специфики видения языковой и неязыковой реальности. В частности выяснено, что ряд явлений рассматривается детализировано и интерпретируется носителями только одного из сопоставляемых языков, в то время как в другом языке может быть представлен только общий («гештальтный») взгляд на соответствующий объект.
В диссертационном исследовании Л.М. Босовой [1998] указывается на важность деятельностного подхода к тексту; анализ словарных дефиниций и текстов сочетается с проведением эксперимента. Автором дается теоретическое обоснование необходимости межкультурного сопоставления смысловых полей как функциональных систем гетерогенных средств репрезентации смысла, включающих компоненты, объединенные интегративным смысловым признаком, который назван доминантным личностным смыслом. При этом смысловые поля, наряду с полями семантическими, трактуются как подсистемы единой структурированной функциональной системы — концептуальной картины мира. Продуктивность такого исследовательского подхода подтверждается результатами проведенного Л.М. Босовой сопоставления семантических и смысловых полей прилагательных, обозначающих признак «красивый» в языковой картине мира носителей русского и английского языков. В частности, автором установлено, что эмоционально-оценочный компонент служит универсальной основой взаимодействия семантических и смысловых полей исследуемых прилагательных, при этом английское прилагательное, обозначающее признак «красивый», может быть переведено на русский язык лексической единицей, семантически не связанной с этим признаком. Роль признака как основания для взаимопонимания или для расхождений при межъязыковых контактах ранее рассматривалась в работе [Залевская 1996а]; различные виды признаков,
используемых при выборе эталона сравнения носителями разных языков и культур, выделила Н.В. Дмитриева [2000].
Многие из затрагиваемых разными исследователями проблем остаются спорными. Так, в работе [Стернин, Быкова 1998: 66] по результатам сопоставления русского, английского и немецкого языков и культур делается категоричный вывод, что «национальная специфика мышления производна не от языка, а от реальной действительности, язык же только отражает в своей семантике и называет те различия, которые оказываются коммуникативно релевантными для народа в силу тех или иных причин». В отличие от этого экспериментальное исследование У.М. Трофимовой [1996; 1999] с обращением к языковому сознанию русских и китайцев дало ей основания для заключения о наличии определенной зависимости организации семантического пространства от формальных параметров языка [Трофимова 1999: 7]. Очевидно, не следует спешить с выводами относительно универсальности тех или иных тенденций (типов связей, закономерностей и т.п.), а также с абсолютизацией выдвигаемых теоретических положений по результатам анализа языковых, концептуальных и прочих полей на материале отдельных взятых этнокультурных сообществ, тем более в случаях, когда основным методом исследования является анализ языковых систем.
Из числа работ, в которых делается попытка объяснить причины межъязыковых и межкультурных расхождений, можно назвать статью Джин Эйтчисон [1995], где указывается на важность исследования скрытых психических моделей, лежащих в основе культуры и языка и на возможности обнаружения таких моделей через изучение повседневных метафор. По мнению Дж. Эйтчисон, «можно утверждать, что концептуальные метафоры обладают рядом исходных универсальных и поведенческих моментов, что каждая культура выбирает особые пути их вербализации» [Эйтчисон 1995: 89]. На вопрос о том, почему язык/ культура выбирает тот или иной путь, она считает хотя бы частично правильными следующие ответы: 1) наличие каких-либо культурных предпосылок; 2) существование скрытого желания носителей языка согласовывать свои психические модели (хотя они «могут и не знать об этом требовании согласования, как они не знают, например, о тенденции передних и задних гласных к симметричности»); 3) влияние некоторого талантливого писателя на сознание нации [Там же: 89].
Итак, при продолжающемся накоплении аспектов и/или фрагментов языковой картины мира или образа мира носителей разных языков и культур все более наглядно проявляется массива описаний различных стремление осмыслить теоретические аспекты исследуемой проблематики, разграничить смежные понятия и дать им более четкие определения.
Дальнейшие исследования языка в контексте культуры, скорее всего, будут вестись в русле интегративного подхода при возрастании роли теоретических построений и с применением разнообразных процедур обращения к языковому сознанию представителей разных этносов для выявления естественных механизмов семиозиса и влияния комплекса факторов на реальные процессы означивания и взаимопонимания в условиях межкультурного общения. Для наибольшей успешности научных изысканий в этой области нужны не только контрастивные исследования, на важность которых справедливо указывают многие авторы (см., например, [Стернин 1996]), но и международные программы, реализуемые при наличии соответствующего теоретического обоснования и согласованности как процедур экспериментов, так и принципов анализа получаемых результатов (см. подробнее [Залевская 1996б]).
Опредмечивание и распредмечивание // Философская энциклопедия. Т. 4. М., 1967.
Структура образа // Вопросы психологии. 1993, № 5. С.5-19.
Структурные связи в лексико-семантическом поле языка. Тамбов, 2000а.
Прецедентное имя и проблемы прецедентности. М., 1999а.
Казахско-русский ассоциативный словарь. Шымкент, 1998.
Динамика межкультурного общения: системно-семиотическое исследование. Тверь, 1998.
Основы этнолингвистики. Алматы: Евразия, 1995.
Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: «Когито-Центр», 1997.
Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). М., 1998.
Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999.
Основы психолингвистики. М., 1997.
Лингвострановедческий словарь национальных реалий России (словник базового уровня). М., 1999.
Факт в пространстве бытия (опыт концептологического понимания). Архангельск, 1996.
РАС — Русский ассоциативный словарь. Кн. 1–6. М., 1994–1998.
Реальность, язык и сознание. Тамбов, 1999.
Этническая конфликтология (Теоретические и экспериментальные фрагменты). Самара, 1994.
Введение в этнопсихолингвистику. Ульяновск: УлГУ, 1998а
, Концепты и лакуны // Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 1998. С.55-67.
Языковое сознание в интраэтнической среде. Тамбов: ТГУ, 1999.
Филология и культура: Мат-лы II-й международн. конф. В 3 ч. Тамбов, 1999. Ч.3.
Семиотика политического дискурса. Волгоград, 2000.
Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996.
Языковая личность: культурные концепты. Волгоград; Архангельск, 1996.
Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 1998.
Decartes’ error: emotion, reason, and the human brain. New York: Avon Books, 1995.
& Analyzing cultures: An introduction and handbook. Bloomington: Indiana University Press, 1999.
Networks of meaning: A bridge between mind and matter. Westport, Connecticut; London: Praeger, 1998.