Языковое сознание и образ мира
Теоретические проблемы языкового сознания

Е.Ф. Тарасов

Актуальные проблемы анализа языкового сознания

Настоящая статья является попыткой обсудить теоретические проблемы, возникающие при анализе языкового сознания — нового объекта психолингвистического анализа, сформированного за последние 15 лет.

В качестве нового материала для анализа языкового сознания стало использоваться ассоциативное поле — экспериментально создаваемый артефакт, который авторы «Ассоциативного тезауруса русского языка» (1993–1999) ставят в один ряд с такими формами фиксации общенационального словаря, как академические грамматики и толковые словари.

Отечественная психолингвистика — теория речевой деятельности, пытаясь исследовать внутренние психические процессы, обеспечивающие производство и восприятие речи — центральные проблемы любой психолингвистической школы, последние 15 лет, как уже упоминалось, интенсивно занимаются проблемами языкового сознания.

Обращение к проблеме сознания в этой связи не является случайным. Сейчас является достаточно очевидным факт, что в процессах производства и восприятия речи существуют, и их целесообразно различать в анализе, две стороны: (1) производство тел языковых знаков (в устной и письменной форме) и создание из этих тел речевых высказываний и (2) их восприятие (слуховое или зрительное), с одной стороны, и манипулирование знаниями в виде образов сознания различной психической модальности, с другой. В этом случае имеется в виду (1) «одевание» бессловесной мысли, формируемой говорящим в начале высказывания, в слово при производстве речи и (2) конструирование реципиентом из имеющихся у него образов сознания воспринимаемой речи.

В предельно упрощенном виде этот тезис можно объяснить так: коммуниканты при общении пытаются указать друг другу на свои мысли, которые, как они считают, необходимо продемонстрировать собеседнику. Так как мысли нельзя непосредственно воспринять органами чувств, то собеседники используют знаки, т.е. предметы в знаковой функции, предметы, специально приспособленные людьми для указания на свои мысли и, следовательно, для их опосредованного обнаружения. Этими предметами являются воздух, колеблемый органами речи (и поэтому звучащий), графические знаки, а также множество неязыковых знаков, в основном воспринимаемых зрительно.

Материал речевых патологий показывает, что нарушение производства речевой цепи (афазии Брока и Вернике), нарушение производства тел языковых знаков и построение знаковой цепи может протекать при определенной сохранности операций манипулирования знаниями (образами сознания).

Если мы отвлечемся от метафоры, описывающей человеческую речь как «передачу информации», т.е. передачу знаний в процессе производства речи (письмо и говорение), производство тел знаков, предъявляемых для восприятия собеседнику, то мы неизбежно вынуждены будем различать два рода знаний. Во-первых, это постоянные знания коммуникантов, с которыми они входят в процесс общения, и во-вторых, знания, которые коммуниканты формируют в самом процессе общения из своих постоянных знаний

Различие двух родов знания известно в психологии и лингвистике. В психологии это различие трактуют как различие первичных и вторичных образов сознания. В упрощенном виде это можно представить как формирование образов сознания в ходе предметной (познавательной) деятельности — это первичные образы — и как формирование новых образов сознания — это вторичные образы в ходе обработки и часто контаминации первичных образов [А.А.Леонтьев 1983]. Эти два процесса, естественно, часто неразрывны, и поэтому в психологии весь образ сознания рассматривают как явление, состоящее из умственной и чувственной частей, полагая, что чувственная часть формируется в предметной (познавательной) деятельности, а умственная в общении, где субъект сознания формирует новые знания в ходе речевого общения, когда он воспринимает речевые сообщения и формирует новые знания как содержание воспринятых сообщений.

Эту традицию различения двух видов знания, локализованных в образе сознания можно возвести в ближайшей ретроспективе к Л.С. Выготскому, показавшему наличие в сознании двух уровней — бытийного и рефлексивного; бытийный уровень содержит знания, сформированные при познании внешнего, предметного мира, на рефлексивном уровне находятся знания, полученные при рефлексии над знаниями бытийного уровня.

В лингвистике различие двух видов знания Ю.С. Степанов связывает со значениями корня зна- (знание, относящееся к высшей сфере, к мудрости, к истинному знанию) и корня вед- (знание, переданное, поведанное другому человеку) [Степанов 1997: 339 и сл.]. В современном русском языке глаголы с корнем зна-, описывающие процессы познания, указывают на знания, полученные в предметной (познавательной ) деятельности, а глаголы с корнем вед- на знания, обретаемые в ходе общения.

Вернемся анализу двух сторон речевых процессов, позволяющему различать производство и восприятие тел языковых знаков (звуков и графем), с одной стороны, и овнешнение своих мыслей говорящим (и пишущим) в речевой цепи и формирование реципиентом знаний при смысловом восприятии речевой цепи. Иначе говоря, мы настаиваем на необходимости различать процесс производства и восприятия овнешнителей, т.е. процесс производства и восприятия цепи предметов-знаков, с одной стороны, и процесс манипулирования знаниями, т.е. процесс производства мысли адресантом, предшествующий «одеванию» её в слово, и процесс производства мысли (содержания воспринятой цепи предметов-знаков) адресатом, который ориентируется в этом производстве мысли на семантические и грамматические характеристики цепи предметов-знаков.

Развитие когнитивной психологии также позволило сформировать в виде так называемой компьютерной метафоры представление о знаниях, которые суть достояние сознания человека, и об их внешних «носителях», существующих за пределами тела человека. Анализ познавательных процессов за последние полвека привел к достаточно резкому делению когнитивных процессов на ментальные, внутренние (по отношению к человеку), ведущие, в конечном счете, к идеальным образованиям, и на внешние предметы, являющиеся носителями этих идеальных образов, в естественном языке эти две стороны известны как значения (слов) и как звуковая и графическая оболочка слов. Такое разделение знаний и их материальных носителей и, самое главное, осознание преимуществ этого разделения для анализа речевого общения, делает его привлекательным.

Создание речевых сообщений делает своим объектом не только лингвистика, анализом знаний пытаются заниматься и философия, особенно философская семантика, и логика, и герменевтика, а также психология, особенно психология сознания, и когнитивная психология.

Многообразие деятельностей, в которые включены познавательные процессы (и, следовательно, происходит использование наличных знаний для производства новых), а также многообразие функций знаний (они служат средством ориентировки в познаваемом объекте, средством построения программы действий, подлежащих усвоению, они являются объектом-продуктом специальной познавательной активности).

Попытаемся проанализировать эвристические возможности понятия образ (языкового) сознания для анализа значения слова и содержания языковых высказываний.

Языковое сознание в отечественной психолингвистике трактуется как совокупность образов сознания, формируемых и овнешняемых при помощи языковых средств — слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей. Главное в этой дихотомии «сознание и язык», естественно, сознание.

Для дальнейшего изложения необходимо ответить на вопрос, где же возникают новые знания? Один из возможных ответов может быть таким: новые знания возникают при формировании образов сознания в предметной деятельности, в ходе которой субъект деятельности воздействует на предметы-объекты. Они реагируют на это воздействие и реакции позволяют субъекту судить о свойствах объектов, языковые знаки выполняют функцию носителя знаний, медиатора, по выражению В.П. Зинченко. Знания, ассоциированные в нашем сознании с этим медиатором, дают возможность субъекту категоризировать сенсорные данные, получаемые от органов чувств при познавании объекта деятельности. Очевидно, что в предметной деятельности на долю языка выпадает только роль средства организации фиксации, переработки и хранения знаний, полученных в предметной деятельности.

При продуктивной мыслительной деятельности, которая выступает аналогом и деривативом предметной деятельности, объект на основе знаний аккумулированных в первичных образах сознания в ходе предметной деятельности, формирует вторичные образы сознания. При этом во внутренней мыслительной деятельности субъект использует не знаки-предметы, а знаки-образы предметов. Если продукт мыслительной деятельности предназначен самому себе и если решаемая при этом проблема была стандартной и привычной, то организация фиксации, переработки и хранения новых знаний может осуществляться и без образов языковых средств. (См. по этому вопросу работы А.Н. Соколова и Н.И.&nbsb;Жинкина). Однако, если результаты мыслительной деятельности должны быть переданы другому, то они должны быть овнешнены предметами-знаками и предъявлены другому для восприятия, при этом мысль другого не только оформляется в слове, но и неизбежно формируется принятым для данного сообщества способом [Тарасов, Уфимцева 1985].

Анализ роли языковых средств при производстве новых знаний, субъектом внешней предметной деятельности и внутренней мыслительной деятельности привел нас к необходимости анализа речевого общения для ответа на вопрос, как формируются здесь новые знания. Хотя мы уже касались этого вопроса, мы все же рассмотрим этот достаточно сложный способ формирования новых знаний, так как он чрезвычайно важен для решения проблем языкового сознания.

Речевое общение можно рассматривать как процесс взаимного управления общающимися внешним и внутренним коммуникативным и посткоммуникативным поведением.

В норме коммуниканты вступают в общение для регуляции своей совместной деятельности, которая, как правило, следует за актом общения. Отсюда со всей очевидностью следует, что активность коммуникантов распадается на активность по организации самого общения (привлечение непроизвольного и произвольного внимания, ориентировка в собеседнике и ориентирование собеседника в себе, установление социальных отношений и создание желаемой атмосферы общения) и по организации совместной деятельности (мотивирование участия в совместной деятельности, ориентировка в этой деятельности, определение её цели и мотива).

Управление внутренней активностью собеседника целесообразно понимать как управление его мыслительным процессом, или как побуждение его к формированию мыслей, которые, необходимы субъекту речевого воздействия (РВ). В общем виде это достигается путем предъявления объекту РВ речевых сообщений, понимание которых должно вызвать мысли, необходимые субъекту РВ. Предпосылкой для достижения требуемого результата является общность сознаний коммуникантов, которая достоверно позволяет прогнозировать знания, ассоциированные у объекта РФ с употребляемыми языковыми знаками. Общность сознаний коммуникантов необходимая для речевого общения состоит из общности знаний о мире и общности знаний о языке. Эта общность формируется при присвоении идентичной этнической культуры и при овладении одним и тем же национальным языком.

Необходимо подчеркнуть, что коммуниканты вступают в контакт с этой общностью сознаний, все остальные знания, которые возникнут в ходе общения будут новыми, сиюминутно сформированными, хотя степень их оригинальности будет различной, но это не важно, главное, что мысли возбуждаемые смысловым восприятием речевых сообщений, формируются каждый раз заново и формируются коммуникантами здесь и сейчас, и не существовали в данной конкретной конфигурации ранее. До акта общения коммуниканты обладали знаниями, ассоциированными только с телами языковых и неязыковых знаков.

Следует также подчеркнуть, что сами тела знаков никаких знаний существенных для общения не содержат, для каждого человека предмет является знаком только потому, что с ним ассоциированы знания, которые хранятся только в сознании человека и больше нигде. Мы настаиваем на этом утверждении, которое по нашему мнению, является трюизмом, только потому, что существует так называемая гипотеза Р. Поппера о третьем мире — мире знаний.

Прежде, чем мы перейдем к анализу гипотезы Р. Поппера о третьем мире, необходимо указать на две характеристики культурных предметов, используемых в общении в качестве тел знаков. Вне ситуации общения культурный предмет находится с человеком-изготовителем этого предмета в субъект-объектных отношениях: человек это субъект, а культурный предмет, следовательно, объект. Культурный предмет возникает в процессе обработки человеком-деятелем некоторого природного материала, последний изменил свою форму в результате воздействия человека и это изменение не было случайным: изготовитель культурного предмета соотносил его становящуюся форму с тем образом результата, который находился в его сознании еще до начала обработки природного материала, а кроме того, в его форме отразились, «застыли», опредметились в превращенной форме действия по его изготовлению. Процесс изготовления культурного предмета описывается категориями опредмечивания и распредмечивания [Батищев 1967: 154-155]. Естественно, изготовление культурного предмета сопровождается производством идеального, это отображение в сознании деятеля (1) природного материала, (2) действий и (3) формирования способов операций их осуществления, (4) изготовленного культурного предмета, а также (5) формирование идеального культурного предмета в качестве образа результата.

Таким образом, культурный предмет в превращенном виде в своей форме опредметил действия, в ходе которых он был создан. В процессе деятельности по его созданию было произведено идеальное, т.е. созданы знания, но все эти качества, в том числе свойства субстанции культурного предмета, безразличны для его функции быть знаком: с культурным предметом как знаком ассоциированы другие знания, которые называются его значением. Это значение формируется членом общества в ходе присвоения культуры этого общества и «поселяется» в его сознании, оно связывает всех членов общества, присвоивших одну и ту же культуру. Для обнаружения значения, которое никогда не покидает голову, точнее, тело человека, оно нуждается в овнешнителях, которыми служат культурные предметы, ассоциированные с ними.

Подчеркнем ещё раз, воспользовавшись словами И.С. Нарского, что материал знака, взятый сам по себе, в изоляции от значения, вообще теряет отношение к структуре знака, а знак в такой изоляции «гибнет», его знаковое бытие прекращается, бывший же материал знака остается тем же, чем он был до включения в знак, т.е. сочетанием звуков, черточек на бумаге, световых вспышек и т.д. И было бы неточностью сказать, что знак «имеет» значение, словно значение «присоединяется» к знаку. В действительности знак есть единство материала знака, т.е. «носителя» или вещественной основы значения [1969, 85-86]. Из этой мысли И.С. Нарского следует, что тело знака приобретает «знаковые» свойства, т.е. становится элементом знака только в единстве со значением, которое хранится в теле человека-общающегося и поэтому неизбежен вывод, что культурный предмет становится знаком в общении, где присутствуют интерпретаторы-носители значений.

Теперь вернемся к К. Попперу с его идеей третьего мира — мира знаний. По Попперу, существует «…три мира, универсума: во-первых, мир физических объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания, мыслительных ментальных состояний, и, возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного содержания мышления, прежде всего содержания научных идей, поэтических мыслей и произведений искусства» (1983, 439-440).

Возражения оппонентов Поппера, которые он приводит, сводятся к утверждению, что средства существования третьего мира «представляют собой средства коммуникации, так сказать, символические или лингвистические средства вызывать у других людей подобные ментальные состояния и поведенческие диспозиции к действию» (1983, 441).

В доказательство существования своего третьего мира он предлагает рассмотреть два мысленных эксперимента, из которых мы приведем только второй. Предположим, пишет Поппер, что разрушены машины и орудия труда, а также наши знания о машинах, орудиях труда и умение ими пользоваться, сверх того, уничтожены и все библиотеки (которые мы относим к третьему миру), и это делает невозможным обучение при пользовании книгами. Вывод Поппера не вызывает возражения, но не потому, что библиотеки содержат знания, а потому, что библиотеки содержат книги с текстами, чтение и понимание которых заставляет читателя, используя свои прежние знания порождать новые знания о машинах, орудиях труда и на основе этих новых знаний возникает возможность формировать умение пользоваться ими.

Лингвистическая или, что вернее, семиотическая некомпетентность Поппера не позволяет ему согласится с его критиками. Совершенно очевидно, что книги не содержат знаний, но они содержат цепочки культурных предметов — цепочки тел языковых знаков, построенных по законам грамматики конкретного национального языка, и если к этим цепочкам тел языковых знаков «присоединить» интерпретатора, в сознании которого есть знания о языке и о мире, описанном в текстах, то этот интерпретатор породит новые знания.

В связи с этим возникает любопытная ситуация с книгой «Константы. Словарь русской культуры», автор которой солидаризируется с Поппером, отвечая на критику своих оппонентов, которые полагают, «что представленные в нем (в Словаре — примечание наше Е.Т.) концепты не являются объективными сущностями, … а представляют собой всего лишь некоторое объективированное выражение субъективных состояний некоторых людей— тех именно, мнения которых под соответствующими концептами приводятся, в том числе и субъективные идеи самого автора Словаря» [1997: 347].

Сначала о том, являются ли представленные в словаре концепты объективными сущностями. В качестве ментефактов концепты объективно существуют, формируясь в сознании при чтении Словаря, а затем сохраняясь в долговременной памяти интерпретатора текста Словаря, правда, уже не с опорой на тела языковых знаков Словаря, а с опорой на образы сознания различной психической модальности, которые создавались при чтении Словаря.

Теперь о том, являются ли концепты объективированным выражением субъективных состояний некоторых людей и самого автора. Без всякого сомнения, это действительно так, автор Словаря читал мнения других людей о концептах русской культуры, на основе этого чтения он сформировал свои идеи и зафиксировал их в тексте Словаря при помощи грамматически отмеченных цепочек языковых знаков. Текст Словаря — это знаковая форма существования ментефактов.

Автор Словаря Ю.С. Степанов создал уникальную энциклопедию концептов русской культуры, тексты Словаря есть знаковая форма существования концептов. Однако, концепты как ментефакты не «живут» в Словаре. Строго говоря, в Словаре содержатся не овнешнители самих концептов, а овнешнители рефлексии автора Словаря над этими концептами, ментефакты как объект анализа существуют всегда только в чьей-либо рефлексии, ибо в момент производства ментефакты не доступны для анализа, они анализируются только post hoc.

Как представляется, Словарь Ю.С. Степанова как знаковая форма существования концептов русской культуры свободен от критики в пункте, отображает ли он объективные сущности. Но автор Словаря напрасно солидаризируется с Поппером, так как Поппер защищает совсем другой тезис.

Теперь подведем промежуточный итог, прежде чем перейдем к анализу ассоциативных полей (АП), как внешней формы существования образов сознания, ассоциированных со словами-стимулами, из слов-реакций, на которые сконструировано АП.

АП формируется исследователем из ответов-реакций носителей языка на одно слово-стимул. На вопрос, что овнешняет АП, нет однозначных ответов. Можно полагать, что АП овнешняет знания, ассоциированные со словом-стимулом в данной конкретной национальной культуре. Если речь идет об «Ассоциативном тезаурусе современного русского языка» (авторы Ю.Н. Караулов, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева, Г.А. Черкасова), то можно утверждать, что слова-реакции — есть те слова, которые, вероятно, непосредственно связаны в ассоциативной вербальной сети, охватывающей с определенной полнотой весь лексикон современного среднестатистического носителя русского языка, другие слова этой сети, связаны со словом-стимулом уже опосредовано.

Приведем для примера случайно взятое АП из 5-ой книги тезауруса:

алмаз: камень 33; глаз 8; бриллиант, граненый, твердый 5; дорогой 4; богатство, драгоценный камень, кольцо 3; блестит, драгоценность, изумруд, фальшивый 2; алмазные подвески, белый, блеск, блестящий, большой, гранит, графит, деньги, дерьмо, драгоценный, искры, как глаз, кинотеатр, корунд, красиво, красивый, кремень, крепкий, непобедимый, огранка, окись углерода, природный, прочный, рубин, сверкать, сверкающий, сокровища, топаз, точеный, точность, углерод, украшение, ум, хороший, чистой воды 1; 103+49+0+36.

Это поле содержит реакции на стимул алмаз, а качестве реакции это же слово алмаз появилось в ответах испытуемых и эти ответы собраны в АП в 6-ой книге тезауруса:

Алмаз — бриллиант 8; бесценный 4; углерод 3; великолепный, грань, редкость, твердость, ценность 2; сверкать, Сократ 1; 29+13.

Пытаясь анализировать АП, с целью ответить на вопрос, какие знания в сознании испытуемых ассоциированы со словом-стимулом, исследователь оказывается в той же ситуации, что и Ю.С. Степанов, когда он читает статьи этимологических словарей, и, к примеру, В.В. Колесов, автор другой замечательной книги о ментефактах «Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека», когда он анализирует древнерусские летописи — они оба формируют новые знания как содержание читаемых ими текстов. Это формируемое ими новое знание, кстати, как мы уже упоминали, не есть действительные ментефакты прежних носителей русской культуры, а только являются гипотетическими ментефактами, которые, однако, для всех читателей указанных книг отныне будут, подчеркнем этот факт, неотделимы от этой рефлексии.

Но познавательная ситуация для исследователя АП ассоциативного тезауруса существенно отличается от познавательной ситуации автора Словаря и автора «Древней Руси…» одном пункте: конструкт АП в качестве объекта анализа является новым и непривычным объектом, навыки анализа которого ещё не сложились, поэтому, заметим мимоходом, эвристические возможности ассоциативных словарей оказались не умопостижимыми для многих современных русистов. Очевидно, что способ презентации слов в АП нуждается в некоторой реорганизации, которая приблизила бы внешнюю форму АП к имеющимся образцам лингвистических объектов.

Каждая статья тезауруса представляет собой список слов-реакций, ранжированных по частоте и расположенных по алфавиту в пределах одного ранга. В статье четко различимы частотные реакции и одиночные, частотная часть АП устойчива во времени и, вероятно, содержит реакции, обладающие узуальными связями со словом-стимулом.

Усилия исследователей на протяжении, по крайней мере, двух столетий были направлены на группировку и интерпретацию АП как овнешнителей сознания. Попытки группировки реакций в АП показывают необходимость разных способов группировки реакций, вызванных стимулами, принадлежащими к разным частям речи, к разным классам слов.

Вместо заключения.

Анализ процессов производства и восприятия речи упирается в нерешенность проблем анализа языкового сознания, которые, как становится очевидным, не вскрываются при анализе таких овнешнителей, как тексты.

Поэтому появление такого нового способа овнешнения сознания, как АП обещает определенный прогресс в анализе сознания, но требует, в свою очередь, решения традиционных, но предстающих в новой форме, проблем соотношения сознания и метасознания, соотношения форм существования сознания в претекстах, текстах, и метатекстах, и, наконец, в виде проблемы адаптации формы АП (как овнешнителя сознания) к возможностям памяти человека.

Литература

Батищев Г. Опредмечивание и распредмечивание // Философская энциклопедия. Т. 4. М., 1967.

Иванов А. Мышление и сознание. М., 1995.

Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000.

Нарский И.С. Диалектическое противоречие и логика познания. М., 1969.

Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997.

Тарасов Е.Ф., Тарасова М.Е. Исследование ассоциативных полей представителей разных культур // Дубов И.О. (Ред.) Ментальность россиян. М., 1997.

Тарасов Е.Ф., Уфимцева Н.В. Становление символической функции в онтогенезе // Исследование речевого мышления в психолингвистике. М., 1985